Драбблы

[Michael Schenker.]

Ну, да, из оперы "все побежали, и я тут тоже решил..." =)) Драбблы по флэшмобу "Песонаж + слово". Всё, что пришлось написать по "Торчвуду" и "Доктору Кто"... Общий рейтинг - думаю, всем можно... Пейринги разные получились...

Для callidus, Йанто (Torchwood), слово - гаечный ключ
Тяжёлый чёрный джип сворачивает на подмёрзшую обочину, стихает шум двигателя, моргнув, гаснет свет мощных ксеноновых фар… Выйдя из машины, Йанто зябко кутается в пальто, поднимает повыше воротник. Просто по привычке. Он не чувствует, что замёрз – тот холод, что уже несколько лет сковывает его изнутри, ощущается намного болезненнее и острее…
Кажется, что на этом участке дороги ничего нет… только серое небо и пустырь, и скачущие через шоссе невесомые клубки перекати-поля… Но если свернуть направо, по уходящей в овраг едва заметной тропинке, можно попасть на безымянное кладбище, на котором на надгробных плитах нет фамилий и дат, только номера, выбитые в холодном потрескавшемся камне. На этом кладбище хоронят тех, кто перестал существовать для этого мира задолго до того, как прекратили существование его душа и тело…
На этом кладбище Джек разрешил Йанто похоронить Лизу Халлетт…
Под начищенными до блеска ботинками шуршит гравий, бьют по коленям сухие метёлки жёсткой бесцветной травы… Джек знает всё. И никогда не останавливает Йанто. И никогда не пытается поехать с ним. Иногда жестокость и милосердие бывают одинаково бессмысленны и способны причинить одинаково сильную боль…
Под плитой с номером 539 лежат две замёрзшие розы и гаечный ключ – искорёженный, покрытый копотью кусок металла. Чудовищная память о той ночи в объятых пламенем лабораториях Первого Торчвуда, где, задыхаясь от бессильного отчаяния и боли, Йанто пытался этим ключом свернуть зажимы, удерживающие лодыжки и запястья прикованной к модификатору женщины… Если бы он успел… если бы у него хватило сил повернуть ключ секундой раньше, ничего бы этого не случилось – Лиза бы не стала тем чудовищем, которое Джек приказал расстрелять у него на глазах…
И теперь ключ лежит здесь – как прощальное покаяние, как доказательство вины, от которой не уйти, даже переложив её на плечи других людей. Лизу Халлетт убил он сам. И пока он помнит об этом, у них с Джеком есть шанс попытаться об этом забыть…

Для Stellar Wanderer, птеродактиль (Torchwood), слово - секундомер
Они всегда уходили и возвращались втроём – иногда смеясь, иногда чем-то расстроенные. После того, как погибли Оуэн и Тошико, они ко многому научились относиться иначе, многое научились друг другу прощать, понимая, что жизнь каждого из них – в жизни команды… И когда они возвращались, Йанто бросал на металлическую площадку пакеты с мясом – а потом стоял рядом, возле стола, ожидая, пока сварится кофе, и наблюдал за тем, как птеродактиль рвёт клювом упаковочную бумагу…
Видимо, в смерти есть что-то настолько страшное, что способно повлиять даже на тварь, не знакомую с человеческим страхом и болью… В ту ночь, когда Джек вернулся один, в грязных, окровавленных лохмотьях, птеродактиль с криком слетел с балки и заметался, слепо ударяясь о стены, словно без видимой причины пробудился инстинкт, гонящий его прочь от места, в котором внезапно не осталось ничего, кроме холода, отчаяния и ненависти…
Потом забился в тёмную дыру на самом верху и затих, ожидая, что скоро вернутся привычные раздражители – яркий свет, топот ног и запах людей – и парень с тягучим грудным голосом позовёт его и кинет ему пакет со свежим мясом… Но вместо этого парня пришёл совсем другой, незнакомый и жестокий, одетый в длинный плащ и светлые кеды – заставил Джека подняться с холодного пола и забрал с собой. Навсегда.
После их ухода остался только вой ветра в вентиляционных трубах и тяжёлый сумрак, разбавленный тусклым свечением мигающих аварийных ламп. Мёртвое, пустое гнездо, вызывающее страх и ледяную, безысходную тоску… И только одна вещь, удивительно живая и яркая, манила птеродактиля спуститься вниз, пробуждая в крохотном мозгу странный, болезненный рефлекс, похожий на человеческую память. Небольшая блестящая коробочка – словно сосуд, хранящий в себе призрак: тёплое дыхание и смех того человека, что каждый вечер приносил ему пакеты с пищей…
Странно, ни у кого из команды никогда не было потребности иметь птеродактиля рядом с собой, но при этом ни одному из них никогда не приходило в голову вернуть ящера обратно в Разлом. Он просто был – как неотъемлемая часть «Торчвуда», как завершающий штрих чудовищного, исковерканного мира, который «Торчвуд» подарил каждому из них. И никто не задумывался, что будет с «последним из команды», если все остальные однажды исчезнут с лица Земли…
И уж сотрудникам ЮНИТа, которые через месяц взорвут дверь и войдут, чтобы опечатать базу, точно будет плевать, почему инопланетная тварь умерла, положив кожистую голову, как на подушку, на холодный, тускло поблёскивающий секундомер…

Для robin puck, Джек Харкнесс (Torchwood), слово - истребитель
В тот год, что они провели на «Вэлианте», Доктор часто думал о том, что груз бессмертия, легший Джеку на плечи, сделал его другим и научил смотреть на жизнь совершенно иначе, чем смотрел тот парень, что приторговывал ворованным космическим барахлом под шумок бомбёжек 1941 года… «Между прочим, – как, демонстративно красуясь и дразня своим безмерным, почти нечеловеческим обаянием, любил заявлять он, – один самолёт, что я угнал из ремонтного дока Бошейна, я честно отдал британским ВВС после того, как получил оплату. Так что я лишь отчасти мошенник, а отчасти – неплохой комиссионер…» И Доктор смотрел сквозь этого парня и видел линию его жизни – такую же простую и короткую, как у всех, лежащую в границах его слабостей и сиюминутных желаний…
А теперь вместо линии была клякса, не имевшая ни видимых границ, ни дна – и время для Джека словно змея пожирало собственный хвост, изгибалось петлями невидимых виселиц, пережимая ему горло всё туже и туже, ломая возможностью видеть всю чудовищную жестокость своих парадоксов… И встреча с настоящим капитаном Харкнессом – с человеком, имя которого Джек после его смерти возьмёт себе, и в которого влюбится за несколько часов до того, как перестанет биться его сердце – оказалась для него самым неожиданным и болезненным ударом, откровением и наказанием за право всякий раз обманывать пространство и время, всякий раз ползти по битому стеклу из мрака обратно к свету… Доктор знал, что это страшно – знать всё наперёд, словно наяву видеть объятый пламенем истребитель британской эскадрильи, и ещё страшнее – смириться и отпустить, сознавая, что не вправе вмешиваться в то, что было определено задолго до него кем-то более мудрым и сильным…
И когда Джек спросил, изменилось бы что-нибудь, если бы он всё же предупредил о той засаде из трёх немецких мессершмидтов, Доктор сказал ему только часть правды – что от него уже ничего не зависело: в истребителе была неисправна турбина, и даже если бы эскадрилья пошла другим маршрутом, он бы всё равно взорвался и сгорел в воздухе вместе с пилотом…
Потому что Доктору нравилось видеть то, что происходило с Джеком в такие моменты – светлая боль очищала его и делала сильнее, взламывала толстую скорлупу его эгоизма, учила его любить жизнь, учила сознавать хрупкость и ценность когда-то казавшихся ему чужими человеческих судеб…
Но когда-нибудь, когда он захочет сделать Джеку по-настоящему больно, он коснётся тонкими пальцами его висков – и Джек увидит, как темноволосый капитан в синем мундире садится в тот самый истребитель с Бошейна с надтреснутой лопастью в правой турбине…

Для Stellar Wanderer, Tenth Doctor (Doctor Who), слово - роза
В эту ночь «Тардис» ждала их на крыше пустого дома, вдали от шума и огней, оставшихся внизу слабой тенью чьей-то чужой яркой жизни, чужого счастья и чужих побед... Чужой жизни, в которой внезапно стало душно и холодно - после того, как через собственную жизнь прошла, словно подводя очередной итог, страшная кровавая полоса...
Когда они поднялись, уже окончательно стемнело, и проливной дождь насквозь промочил их одежду... холодные струи текли за шиворот, хлёстко и болезненно били по лицу…
В тех зыбких, бредовых снах, что часто снились Джеку на «Вэлианте», Доктор всегда был романтиком… Мозг, уставший от нескончаемой боли и кошмаров реальности, то и дело проваливался в сладкий туман спасительных грёз – и Джек видел кровать, устланную пурпурными розами, чувствовал нежнейший шёлк лепестков под влажной, разгорячённой кожей… и, забывая о бесчеловечной жестокости другого Тайм Лорда, распявшего его на цепях в трюме «Вэлианта», верил, что если однажды судьба подарит ему шанс узнать любовь Доктора, она будет именно такой – утопающей в нежности и терпком аромате миллионов розовых лепестков…
О том, насколько на самом деле страшна эта любовь, Джек узнает не сразу…
Не в те минуты, когда дождь будет смывать с души нестерпимую горечь и чувство вины, оставляя ему обречённое, равнодушное понимание неизбежности происходящего, приоткрывая завесу над тайной, мучившей его все эти годы… когда, чувствуя руку Доктора, уверенно и властно сжимающую его плечо, чувствуя его взгляд, торжествующий и слегка безумный, он осознает, что его предназначение – быть рядом с ним, отражением и тенью следовать за последним из Тайм Лордов, заполняя одиночество той части его сущности, что зовётся человеческой душой…
Не в те минуты, когда Доктор откроет перед ним дверь «Тардис» и, улыбнувшись, скажет: "Пора... Ты и так слишком много сил растратил на эту планету...", и необъяснимое чудовищное понимание - что смерть всех, кого он любил, не была случайной - тонкой, колючей змейкой шевельнётся у Джека в сознании... Понимание так и останется призрачным страхом в его голове, и исчезнет, так и не осмелившись войти в его сердце...
Он узнает – когда Доктор впервые поцелует его… по-настоящему, в губы… и, притягивая ближе, прошепчет в ухо, что его тайная мечта о постели из роз не так уж призрачна и невыполнима. И только в ту ночь Джек постигнет, наконец, истинную суть Тайм Лорда, и ему станет по-настоящему страшно – когда в полной темноте он ощутит спиной плотное покрывало из сухих шипастых стеблей…

Для [catchy] Fox, Tenth Doctor (Doctor Who), слово - уши
Вырвавшись из-под рухнувших брёвен, пламя взметнулось, доставая до чёрного, беззвёздного неба, нестерпимый жар ударил в лицо, заставил отступить и закрыть глаза ладонью. Огонь сжирал последнюю память о том, кто звал себя Мастером – и одновременно возвращал Доктору воспоминания… странные, почти не связанные с траурным заревом погребального костра… воспоминания, которые спустя девять веков так и не стёрлись, не потерялись в его голове и сердце.
Вспомнилось, как в далёком детстве, в Академии, наставник при всех отодрал его за уши, потому что другой мальчик плакал, держа в руках окоченевшее пушистое тельце, и уверял, что это Тета убил его крысёнка – а Доктор никого не хотел убивать, просто из любопытства вытащил зверька из клетки и пустил на пол, чтобы посмотреть, куда тот побежит. Это было всего лишь азартом, интересом, искренним и наивным – и разве была хоть капля его вины в том, что крысёнок нашёл щель в углу, застрял в ней и задохнулся?.. Доктор так и не понял, за что наказал его сухой, седовласый старик, и что значили его слова о чужой боли и о том, что право вмешиваться в чью-то жизнь предполагает ответственность за все изменения, что в ней произойдут. И что если сейчас он не впустит в своё сердце простой смысл этих истин, позже жизнь надерёт ему уши гораздо сильнее…
Тогда Доктор, всхлипывая от обиды в своей комнате и прикладывая лёд к ноющим и горящим ушам, этих истин так и не принял – они не вязались с ничтожностью того факта, что Академия не досчиталась одной из крыс, которых только в лабораториях жило несколько тысяч…
Но это было давно, а сейчас…
…прошли годы, и его безразличие осталось таким же искренним и жестоким, неугомонный интерес заставлял его вытаскивать людей из клеток их повседневной жизни, одержимость целью заставляла забывать о средствах, о цене в тысячи чужих перевёрнутых и сломанных судеб. В масштабах тех великих побед, к которым он шёл, он так и не научился думать о том, что нельзя понять счастье Вселенной, не понимая боли и слёз отдельного живого существа…
Так и не понял, как это страшно – хоронить близких…
И вот – небо на востоке начинает сереть, и оседает на щеках мёртвый, холодный пепел. И Доктор, наконец, задумывается о словах, в которых девять веков назад он не увидел никакой связи со своим поступком. Странно, но какое-то время в душе теплится глупая надежда, что боль от наказания пройдёт так же быстро, как и в детстве – стоит лишь приложить лёд…
Только вот куда его прикладывать? Ведь теперь болят у него совсем не уши…

Для callidus, Джон Харт (Torchwood), слово - звуковая отвёртка Драббл БОЛЬШОЙ...
Где-то спустя пару лет после смерти Оуэна и Тошико, Джон Харт снова появился в «Торчвуде». Харт был из тех людей, что шли к цели напролом, даже если этот путь предполагал коварство, предательство и подлость. Его выставляли в дверь, а он лез в окно, лгал, соблазнял, угрожал, умолял – при этом странным образом умудряясь оставаться удивительно цельной личностью с весьма специфическим чувством собственного достоинства и непостижимой харизмой. Возможно поэтому, когда он вновь возник на горизонте с очередным «коммерческим предложением», Джек снова поддался… хотя, нет, скорее – смирился… и открыл перед ним двери торчвудовского хаба.
В общем, как бы там ни было, сейчас Джон сидел на краешке стола, с аппетитом жевал пиццу и, покачивая острой коленкой, внимательно наблюдал за тем, как Джек выгребает и складывает рядом с ним содержимое маленького сейфа. Что он искал, пока оставалось загадкой – но стоило Джону рассказать о цели своего очередного визита на Землю, как Джеку срочно понадобилась эта вещь…
– Что это? – доев пиццу и вытерев пальцы о висящую на стуле капитанскую шинель, Харт выудил из кучи инопланетного хлама маленький, продолговатый предмет. – Твоя эротическая игрушка? Ты мне никогда не говорил, что пользуешься такими… Зря стеснялся. У меня часто было настроение поэкспериментировать…
Джек скосил глаза и снова вернулся к своему занятию:
– Это звуковая отвёртка, Джон. Игрушки не в моём вкусе. Предпочитаю натуральное.
– С натуральным порой трудно договориться… Правда ведь, Джек? – пересев поближе, Джон медленно провёл ладонью по предплечью бывшего любовника.
Обернувшись, Джек с силой перехватил его запястье, не грубо, но решительно отстранил его руку. Харт слегка помрачнел и умолк – но ненадолго.
– И что делает эта отвёртка?
– Давай обойдёмся без лишних вопросов.
– Твоя дипломатичность не знает границ… – Харт ухмыльнулся и, открыв ремешок на запястье, вызвал голографическую проекцию отвёртки. – Итак… главная функция – управлять практически любыми замками, механическими или электронными, и таким образом открывать двери для бегства или исследования… И всё???
Джек вздохнул. Отвёртка, по сути безобидная, была Харту совершенно не нужна – его настырность была вызвана исключительно желанием сделать что-то Джеку наперекор, завладеть любой информацией, даже самой пустяковой, которую тот не пожелал ему дать. Действительно – проще отдаться, чем объяснять, почему ты не хочешь…
– Да, – Джек, наконец, нашёл толстую, пыльную папку с документами и, повернувшись к Харту, устало швырнул её на стол. – Отвёртка отпирает замки. А теперь нам нужно…
– Любые?
– Любые. Джон, послушай…
– Нет, подожди… Замок любого автомобиля, любую банковскую ячейку… пояса девственниц?
– Джон, мы в XXI веке! Сейчас нет таких поясов… да и девственниц, практически, тоже…
– Знаю! Но разве нельзя помечтать?.. А может эта отвёртка, к примеру, взаимодействовать с человеком? – Харт нажал на крохотную кнопочку на рукоятке и, когда отвёртка замигала синим, с интересом провёл ею по груди бывшего любовника. – Может, скажем... открыть мне твоё сердце и дать увидеть, что там внутри?!
Джек кривовато улыбнулся, с трудом скрывая усталость, раздражение и досаду. Почему-то всегда, когда времени было в обрез, Харт начинал растрачивать его на бессмысленное паясничество.
– Для этих целей человечество давно изобрело скальпель...
– Оу... – Джон демонстративно скривился, словно слова Джека задели в нём что-то чувствительное. – И этот герой потом обвинит меня в цинизме... Я всего лишь имел в виду – открыть друг другу все свои тайны, всё, что обстоятельства вынуждают нас держать в себе... Ты мог бы увидеть, что я вовсе не такой мерзавец, каким ты меня считаешь, и у нас с тобой по-прежнему много общего...
Теперь Харт держал отвёртку возле своего сердца и говорил с таким заразительным, таким отчаянно-искренним жаром, что ему поверил бы любой – но только не тот, кто за годы, проведённые во временной петле, узнал Джона Харта лучше, чем себя самого...
– У нас с тобой общее прошлое, Джон. Но в прошлом ищут смысл лишь те, у кого впереди ничего нет. Был момент, когда наши пути разошлись – я выбрал этот мир, и он стал моим домом... Мне кажется, мы это с тобой уже обсуждали...
– Ну, я подумал, вдруг с отвёрткой получится убедительнее... – Харт легонько побарабанил рукояткой по своему мундиру... а потом внезапно схватил Джека за грудки и, толкнув его к сейфу, впился в губы голодным, обжигающим поцелуем.
От удара сейф покачнулся, и лежавший на нём старый "Полароид", которым Джек иногда фотографировал для отчётов инопланетные артефакты, с грохотом упал на пол – сработала вспышка, и из чёрной щели выползла мутная квадратная карточка... Проклятье! Джек с яростью схватил Джона за плечи и отшвырнул от себя. Один раз он уже сказал "нет" – и этого было вполне достаточно.
– Можешь ничего не говорить, – Джон примиряюще улыбнулся и поднял руки. – Сам вижу, что убедительнее не получилось... Но ведь идея с отвёрткой была заманчивая, правда?
Джек так не считал. Наглость и беспринципность Харта давно не возбуждали его, лишь вызывали отвращение и раздражение. Если бы не информация, за которой Джек охотился уже долгие годы, он бы всеми силами постарался избежать этой встречи. Он поднял с пола "Полароид" и фотографию, порывшись в кармане, бросил Джону ключи от SUV'а.
– Заводи машину. Я закрою сейф и спущусь... И не вздумай выкидывать фокусы – мы обнаружим джип быстрее, чем ты думаешь...
– Не волнуйся. Ты изуродовал эту тачку так, что будучи в здравом уме, на неё никто не польстится...
– Я не поручусь за то, что ты в здравом уме...
Когда Джон вышел, Джек аккуратно уложил все вещи обратно в сейф, захлопнул дверцу и, прихватив со стула шинель и погасив верхний свет, пошёл к выходу. И возле стола всё-таки не удержался – взял фотографию и взглянул на получившийся кадр...
...и застыл, до боли сжав кулак и прикусив запястье, чувствуя, как вместе с пониманием приходит липкий, тошнотворный ужас, сдавливает горло, вызывая безотчётное желание смять жёсткий глянцевый снимок – скомкать собственный страх и затолкать его в самый дальний, в самый глухой уголок сознания...
На фотографии были они с Джоном – перевёрнутые, не попавшие в фокус – но всё равно было понятно, что это они, целующиеся возле сейфа в тот момент, когда у упавшего фотоаппарата случайно сработал затвор... Джек не сразу понял, что в этом снимке было не так – первым, что бросилось в глаза, были смазанные лучи, веером расходящиеся от того места, где в пальцах Харта была зажата звуковая отвёртка – и Джек мог поклясться, что причина в дефекте бумаги... пока, приглядевшись, не почувствовал, как медленно начинает приходить смутное понимание того, что на самом деле произошло в те секунды, когда излучение отвёртки проникло в их с Джоном тела...
На сей раз отвёртка тоже приоткрыла замок – тот замок, которым являлась их плоть, который мешал видеть то, что заперто под кожей и узлами мышц, то, что наполняет человека изнутри и руководит им, то, что обычно называют сознанием, волей и душой. И энергетический импульс был настолько силён, что фотоплёнка странным образом ощутила его и отразила то, что был не в состоянии увидеть человеческий глаз. И, держа в руках снимок, Джек словно смотрел через открытую дверь – на то, как в груди Джона Харта беснуются, свиваясь тугим клубком, чёрно-белые тени добра и зла, как в голове, линейные и объёмные, движутся полупрозрачные контуры мыслей, как где-то внизу живота рождается, раскручиваясь воронкой, огненно-красный вихрь возбуждения, накатившего после короткого поцелуя...
И это было не страшно. Это было необычно, волнующе, да – но понятно и в чём-то по-своему, по-человечески... правильно.
А внутри у Джека была Тьма. Бездонный, застывший мрак, глухой и мёртвый. В нём было не различить ни мыслей, ни чувств, ни желаний, было даже не различить, как бьётся жизнь, как течёт по артериям и венам алой кровью. Только Тьма, клубящаяся внутри, расползающаяся, заполняющая каждый уголок, каждую пору, каждую клеточку его существа... И чем дольше Джек смотрел на снимок, тем отчётливее различал во Тьме внутри себя чьё-то лицо – смутно знакомое, но искажённое ужасом, с широко раскрытыми глазами и скривившимся в беззвучном крике ртом.
А левый верхний угол изображения был сильно смазан и затемнён, будто бумага в этом месте, действительно, оказалась засвеченной. И по засвеченному месту расплывалось бесформенное продолговатое пятно, в котором Джек узнал тень, отбрасываемую "Тардис"...

@музыка: а что, здесь тоже можно музыку указывать?

@темы: fanfiction

Comments

Solei Moon Frai я тебе уже про свои драбблы все написала, поэтому тут про остальные скажу... хотя мои получились лучше всех
Мне оч понравилось с гаечным ключом. Неоджиданно. Они все у тебя получились неожиданными.... Жестоко. Кажеться, что это своего рода злая насмешка... Янто приходит к холодной железной вещи.... которой еще при жизни стала его любимая женщина.... И все же ему это нужно, куда-то приходить... чтобы оплакать свою любовь, свою вину, свою боль... И по атмосфере, холодной, темной драббл оч хорошо отражает внутренний мир Янто, его пустоту.

А теперь вместо линии была клякса, не имевшая ни видимых границ, ни дна – и время для Джека словно змея пожирало собственный хвост, изгибалось петлями невидимых виселиц, пережимая ему горло всё туже и туже, ломая возможностью видеть всю чудовищную жестокость своих парадоксов…

Вот это меня просто потрясает.... оно и красиво, и глубоко... фраза, от которой остаеться послевкусие желание запомнить... И смысл этого драббла, в том, что можно погубить, любя, в том, что каждый поступок имеет свое продолжение, свою цену и часто это жизнь или смерть других людей...

Уши... ) Про уши я тебе уже немного говорила. Мне ужасно понравился сам драббл, идея, которую ты через него выразила. Получилось так ярко, так образно, во многом оч точно... Мне жаль его в этот момент, когда ломается его внутренний мир, идет переоценка ценностей и он находит те ответы, которые всегда были перед ним, но которые никак не удавалось прочувствовать, прожить. И стиль, стиль этого драббла оч хорош. Но. Уши зесь ни при чем )

Отвертка... Мне понравилось каким получился у тебя Харт, язвительным, смешным, самоуверенным авантюристом.... Мне нравиться, как показанны его отношения с Джеком. И со снимком получилось оч сильно, сама идея отражения на фотографии того, что внутри, что скрыто... искаженный, пугающей своей откровенностью снимок... Оч здорово, ты написала про Харта, его чувства и желания. С Джеком получилось просто страшно, будто живая оболочка с мертвой душой.... Но я не согласна, ты знаешь )

[Michael Schenker.]

Stellar Wanderer
Спасибо =)) Ну, ты же знаешь, с ушами я мучилась долго =)))
Знаете ведь, что я не умею писать "типа юмор", а загадываете стёбные слова, а потом сами же и издеваетесь =)))))))
Хорошо, хоть с самой идеей что-то получилось...

будто живая оболочка с мертвой душой....

Нет, это не так... То есть, в моём представлении, да, один из возможных вариантов - только Джек этого не ощущает. Он живёт и наслаждается жизнью, влюбляется, смеётся, плачет, разочаровывается, растёт над собой - вполне себе человек, полный, живой, а не оболочка... Просто его же всегда интересовало, что с ним произошло, почему он не может умереть - ну, и это как бы ответ на его вопрос: он побывал за гранью, он зачерпнул в себя тьму, а позже к этому присоединилась энергия "Тардис" - и вот эта чудовищная смесь заменяет теперь внутри него обычные процессы жизнедеятельности, даёт клеткам возможность регенерировать... Он ощущает себя человеком, и по всем параметрам он человек - и в то же время, уже нет... Эта тьма одновременно является и его силой, дающей ему вечную жизнь, и расплатой за бессмертие... И он видит своё лицо в той точке, в которой не просто умрут те, кого он любил, но, возможно, исчезнут целые планеты - и он останется в этой тьме, не способный умереть и не способный заполнить пустоту, которая образовалась... Невесёлая перспектива - но мне вечная жизнь и не представляется весёлой...