Автор: Anuk-sama
Бета: PaleFire
Гамма: robin puck
Фандом: Торчвуд
Пейринг: Оуэн/Янто, упоминание Джек/Янто и ментально все со всеми
Рейтинг: R
Жанр: драма, ангст
Саммари: До чего человека могут довести стресс, чувство вины и несчастная любовь,
Предупреждение: POV Оуэна, насилие, нецензурная лексика
Дисклеймер: персонажи принадлежат создателям, коммерческой выгоды извлечь не пытаюсь.
Тайм-лайн: между концом первого сезона и началом второго
Благодарности: Спасибо robin puck за поддержку и волшебные пендели, а так же за помощь с матчастью.
читать дальше
Вот уже полчаса я пялюсь на страдающий затылок Янто, коротко стриженный, со вздыбившимися в перманентном ужасе перед всем сущим и наскоро придуманным волосами, простой, как лампочка, и почти такой же идеальный. Так бы и саданул по нему чем-нибудь не менее идеальным, скажем, гаечным ключом. Жаль, что его нет под рукой, а может и к лучшему: то-то с утра началась бы паника. «Ах, как же нам теперь без универсального мультифункционального офисного устройства?!» Хотя много чести, Янто достанутся максимум вздохи сожаления - наши клуши способны так кудахтать только в честь Великого Джека, заражая остальных своим атипичным птичьим помешательством.
Первую неделю всех лихорадило: «Боже-боже, Джек пропал! Ау, Джек, где ты?» И совсем уж жалостливо-плаксивое «на кого ты нас покинул?» - исполнять выпучив глаза и заламывая руки, как стеснительный подросток на кастинге к рекламе нового средства против прыщей.
Первое время мне казалось, что Джек нашел плащ-невидимку, уселся по-турецки на свой стол между телефоном и бумажным хламом и ржет над нами, прикрывая рот ладонью. Мне даже слышался его приглушенный смех.
Может, все так и было. Джек, выжав из нас все соки, вытянув все чувства из наших скукоженных душонок, морщась, потыкал вывалившееся носком ботинка, взмахнул полами плаща и канул в никуда. Это как раз в его стиле: подразнить и убежать. Поманить за собой и исчезнуть на самом краю пропасти, а что дальше – твои личные проблемы. Если повезет, будешь носиться за ним всю жизнь - всю ЕГО жизнь (тоже так себе везеньице), даже если сдохнешь раньше, даже если он сдохнет, тебя и на тот свет за ним потянет. А он так и будет приманивать, пока ты окончательно не запутаешься, признав его своим единственным богом, своим недостижимым идеалом и путеводной звездой в одном флаконе – 2,99 на сезонной распродаже, уникальное предложение, корпоративным клиентам скидки. Последняя партия, больше завозов не будет - и плевать, что он вызывает зависимость после первого применения: все вопросы к обществу защиты потребителей; наши секретарши свяжутся с вашими секретаршами, и все будут слушать карамельно-паточную попсу, ожидая ответа специалиста.
Мы облажались, да никто и не спорит, а ОН (произносится строго с придыханием) нас простил, но не наказывать детишек за их проступки вредно. Вы хотели самостоятельности, свободы воли и прочей гуманистической фигни? Держите, мальчики и девочки, смотрите, не обосритесь от натуги.
Игры в прятки прекратились на шестой день. Почти для всех. Тош еще с неделю судорожно стучала по клавиатуре – какая экспрессия! Я даже пожалел, что не догадался вовремя подсунуть ей синтезатор под пальцы. Она бы все равно ничего не заметила – в этом мире от нее осталась только пустая оболочка и ниточки-нервы, управляющие паукообразными руками – а я бы насладился конвульсивной постмодернистской симфонией для фортепьяно без оркестра.
И пока я любовался на ушедшую в гиперпространство Тош, изредка бегающую крутить гайки и настраивать внутренности инопланетных хреновин (она в туалет-то отлучалась?), Гвен, надев сбрую на офисного ослика Янто, встала у руля.
«Гвен-начальница» – это что-то новенькое, но все лучше, чем «скорбящая Гвен» с влажными коровьими глазами, подрагивающими губами и изрядно замаринованными морально-этическими бреднями мозгами. Ее управление сводилось к следованию нескольким алгоритмам реагирования: по-армейски лаконичным, функциональным - в лучших традициях современных домохозяек - и простым, как статейки в глянцевых журналах. Этого хватало, чтоб не думать и не вякать. И за что я ей, наверное, даже благодарен – она прекратила бессмысленную беготню под лозунгом «Ку-ку, мой мальчик! Отзовись!».
К черту Джека! Он нас кинул, нашел занятие поинтереснее. Или это тоже какой-то эксперимент-проверка?
Но все старательно делали вид, что так и надо, что ничего не произошло – мы просто играем, и это не оскалы, а улыбки, вы просто смотрите не под тем углом, не из того места и не теми глазами. И вообще, катитесь уже куда-нибудь, не мешайте, мы так увлечены, что ни на что другое нас не хватает!
Я тоже делал вид: не из корпоративной солидарности, а просто так. Уйти было бы непростительно легко, даже память бы мне не потерли – не до того. Разве что цепной песик Янто, верный помощник руководителя и прихоти руководителя – Джек проникся к Гвен не иначе как за готовность расплакаться от сострадания ко всему человечеству – мог что-нибудь заподозрить и подать сигнал тревоги.
Я думаю, у него обострилась преданность после истории с его кибер-подружкой. Провинился – покайся. Вот он и заглаживает вину: кому лижет зад, кому туфли на каблуке «я стервознее, чем ты думаешь, детка». Галантно подает «леди» утренний кофе и вечерний чай - с той же легкостью и невозмутимостью он практиковал утренний оральный и вечерний анальный трах с Джеком-потеряшкой. Пятизвездочное обслуживание – все услуги включены.
Я смотрю на скорбно-виноватый затылок Янто, и мне хочется его разбить, как разбивают надоевшие чашки – совершенно случайно, но без сожалений. Затылок неподвижен, он настолько самостоятелен и самодостаточен, что малыш Янто ему не нужен – он сам способен вызывать много больший спектр чувств, чем великовозрастный мальчишка с застывшей на лице маской услужливости, изредка орошаемой слезами горя, сожаления, радости – нужное подставить.
Мысли о затылке Янто – о чертовом идеальном затылке – не дают мне покоя весь вечер. Эта тварь въелась своими несуществующими зубами мне прямо в нервные окончания, и я не могу отвести взгляда. Неужели Янто не чувствует этого? Я бы давно обернулся или хотя бы заерзал на кресле, а он застыл изваянием, словно сроднился, наконец, со своей стихией – офисным пространством, пустил корни в пол, как это ежедневно делает Тош, обложившись своими высокотехнологичными погремушками – все в пределах досягаемости пальцев-лапок. Общими усилиями сегодня ее удалось выкорчевать из трона у светящихся мониторов, даже руки-пауки не спасли на этот раз.
Гвен, вспомнив, что у нее есть домашний питомец, с изрядным постоянством названивающий в самые неподходящие моменты, решила упорхнуть домой: надо же его порадовать, выгулять в маленький ресторанчик, приманить глубоким декольте (его не настораживает, что она в этом прикиде на работу ходит?), а на десерт – проворные пальчики на его ширинке и незамысловатый трах в машине. Таких лопухов, как Рис, еще поискать надо.
И чем он зацепил Гвен: удобством разношенных мокасин? Непритязательностью рабочего-нелегала? Доверчивостью новорожденного кутенка? Интересно, что будет, если Рис узнает о нашей с Гвен интрижке? Хотя нет, не интересно.
Гвен тотально неинтересна, пресна, как овсянка на воде, и так же проста в употреблении. Зато радеет за все человечество не хуже любого мессии – во всяком случае, она старается, а это уже полдела. Осталось только превратить воду в вино, меня бы такое чудо устроило - всяко меньше потрачу за вечер.
В нашей берлоге остались только я, Янто и его затылок. Бренди в моей фляге почти закончился, но не это больше всего выводит меня из себя, а то, что я считаю чью-то часть тела за потенциального собеседника. С другой стороны, лица Янто я почти не вижу, и не только сейчас, а последние дни. Он как будто специально меня игнорирует – даже кофе мне не приносит, хотя чем еще эта шавка может быть полезной, ума не приложу. И за это мне тоже хочется вломить ему по самому живописному месту – его проклятому идеальному затылку с аккуратной ямочкой и коротко стриженными волосами. Кровь на них смотрелась бы замечательно, упоительно – куда лучше даже конвульсивной симфонии на клавиатуре в исполнении Тош.
Это я понимаю, уже отключая камеры наблюдения. Я не крадусь, но Янто упорно меня не замечает. Может, я умер, когда он стрелял в меня, и попал в свой персональный ад с изощренной пыткой идеальным затылком? Нет, слишком занимательно, хотя в меру абсурдно. Но в пользу того, что я жив, говорит поскуливающая боль в плече при каждом движении. Чересчур реалистично даже для персонального ада, тем более что я рассчитывал на полуголых горячих цыпочек, восторженно крутящих меня на вертеле, тыкающих в мое запекающееся тело трезубцами и похлестывающие в жарком мареве хвостами. Хотя последнее больше смахивает на сексуальную фантазию, но задумываться о том, что было бы для меня адом – уже ад. Я это проходил совсем недавно – на взлетной полосе.
Нет, нет, нет. Я не хочу об этом думать. Пусть лучше будет затылок, который так приятно размозжить об угол стола. Но и этому не суждено сбыться: как только я подхожу на расстояние удара, чертов сукин сын Янто оборачивается, и я натыкаюсь взглядом на его губы. Это уже часть лица, по которому - будь я компанейским парнем, хорошим коллегой, добрым другом, кем угодно, только не собой – я соскучился бы за эти несколько дней. Разбить губы гораздо проще и банальнее – мне этого совершенно не хочется, несмотря на то, что Янто бесит меня до трясучки.
Я перевожу взгляд на галстук, как всегда, безупречно повязанный, никогда не сбивающийся, словно приклеенный, благородного винного оттенка – такого Гвен бы сотворить не смогла, как бы ни старалась. Помимо способности повторять библейские чудеса в этом случае надо иметь и вкус, а у нашей бабочки-однодневки последнего никогда не водилось. Предел ее чудотворства - исправленная вода, на крайняк – очищенный спирт или перекись водорода – спутники любого уважающего себя доморощенного спасателя, как пластырь и навык оказания первой медицинской рот в рот.
Душить Янто я не собираюсь – в этом мало эстетичного: размозженный идеальный затылок – вот что достойно кисти какого-нибудь преуспевающего молодого художника, - а нежно потянуть шелковый аксессуар вниз, так, чтоб Янто наклонился и – внимание! – предоставил обзору свою пустую голову с нужной мне стороны - тут бы я разжился. Пожалуй, я был бы ему за это благодарен. Но чертов недодворецкий рушит все планы, поймав мою руку за запястье в вожделенной близости от галстука, и, черт бы его побрал, запрокидывает голову, чтобы вылупить на меня свои рыбьи глаза:
- Ты что-то хотел? – голосом цвета исправленной воды. Манерам он, видимо, учился у своей кибервумен: взгляд сканирует внутренности, слова произносятся четко, с эмоциональностью трупа, хотя изредка окрашиваются чем-то сродни вежливости, в зависимости от ситуации. И это все для меня. Перед той же Гвен он экспрессивен, как соскучившийся по хозяйке той-терьер – разве что не писается, да вместо заколочек-бантиков тугой галстучный узел. Или это поводок?!
- Принц Альберт? – забрасываю удочку я, а Янто – послушный мальчик – заглатывает наживку и отпускает мою кисть, «правильно» - так, чтобы я видел пресловутый коротко стриженный затылок – склоняет голову и поправляет галстук.
- Восточный* , - голос смягчается, журчит ручьем или мурлычет – не знаю, что и выбрать. Главное, что теперь можно схватить массивную пепельницу и садануть Янто в основание черепа. Я уже чувствую теплые брызги крови на щеках, на лбу и крыльях носа, их ржавый запах и ностальгический привкус десятипенцевой монеты на языке. Я уже ощущаю прохладу камня в руке, как он снова открывает свой поганый рот – несвоевременно, чертовски раздражающе:
- Уже поздно. Не стоит так задерживаться.
Какая трогательная забота! Я потрясен, я сражен наповал и придавлен насмерть. Мне хочется плюнуть Янто в его холеную рожу – какого рожна он за меня решает, что и когда мне делать? Как этот офисный микроб вообще посмел заявить мне нечто подобное?! Он меня вытуривает, что ли? Хочет наконец остаться наедине со степлерами и скоросшивателями, полноправным владыкой в своем маленьком королевстве оргтехники и мелкой офисной лабуды. Или дорваться до халявного интеренета, пока Тошико не видит, что ее возлюбленные компьютеры изменяют ей с уборщиком, как изменяют с садовниками и прочей потно-накачанной униформой своим вечно занятым мужьям скучающие домохозяйки. Я так и вижу Янто, опасливо озирающегося, влезающим в чаты типа «ты не одинок» или на сайты с бесплатной закачкой домашнего свингерского порно.
Меня тошнит от этого неудачника, прячущегося в деловой костюм, как улитка в домик – без своего защитного панциря он тоже слизняк слизняком. Стоит облачить его в обычную джинсово-спортивную одежду, и он затеряется в толпе простаков-обывателей, которых мы призваны охранять от всего и вся, мимикрирует под мощеные дорожки и мусорные баки.
Я хватаюсь за шелковый галстук, как опаздывающий за поручень электрички – с той же силой и решимостью, вот только ничего не происходит: Янто не сгибается, не наваливается на меня, не утыкается носом мне в пупок, а остается в том же положении. За исключением рук, нет, не рук… я не знаю, как их охарактеризовать, но захват у него такой силы, что мои запястья готовы переломиться.
- Ты пьян, иди проспись, - опять этот невозмутимый, псевдоучастливый тон, которым тетушки сплетничают о неудавшейся личной жизни дальних родственников.
- Сам разберусь, - кидаю я, даже не пытаясь высвободиться. Грубая физическая сила против этого цельнометаллического несгораемого шкафа – пустая трата времени. – Не тяни так сильно – кровотечение откроется.
Вот она – алхимия в действии: в мгновении ока стальной голем преображается в оловянного, тает, как свеча в микроволновке. Он ослабляет хватку и делает виноватее лицо. Боже, как мило! Это кадр мог бы получить приз зрительских симпатий в номинации «раскаявшийся грешник».
А я все же добираюсь до вожделенного затылка – моя ладонь удобно ложится на короткий жесткий ежик и давит со всей силы, резко и быстро. Я застаю Янто врасплох. Разбиваю его нос о край стола и опрокидываю его ногой вместе с креслом. И когда он перекатывается в попытке подняться, наступаю на дурацкий галстук - он вцепляется своими клешнями в мою ногу – и бью, бью, бью его в живот, пока он не разжимает пальцы на моей лодыжке. Так-то лучше.
Янто тяжело дышит и сплевывает на пол кровь. Неверное, ему очень неудобно корчится в такой позе, неестественно выгибаясь: то пытаясь согнуться пополам, чтоб унять боль в брюшной полости, то изворачиваясь для облегчения дыхания – но меня это мало заботит. Проблемы кольчатых червей никогда не входили в сферу моих интересов, да и до ленточных мне дела нет. Рассматривать творения природы лучше всего под микроскопом – меньше деталей упускаешь – и трогать только в перчатках, вылавливать пинцетом из банки, класть на лоток и делить на препараты.
Я смотрю, как кровь из разбитого носа стекает по его подбородку и в ритме полуподвального блюза капает на пиджак и рубашку. Противная алая жижа пачкает пол; она здесь совершенно лишняя – ее место в прозекторской, но оттащить туда вольвокса-переростка проблематично – он крупнее и почти пришел в себя. Тянет руки к галстуку, прижатому моим ботинком – узел настолько затянулся, что от нехватки кислорода лицо офисной гейши побагровело.
Я ставлю ногу на ребра Янто, пинком повернув его на спину, второй – придавливаю его левое запястье. Ему лишь остается жадно втягивать воздух сквозь зубы и морщиться от давления на грудь. Но в целом, он не выглядит несчастным, скорее – уставшим, не более того. И это бесит, бесит, бесит! Подогревает ртуть в моих венах очистительной ненавистью, бьется в висках в кислотном ритме.
Я хотел указать ему на его место? Оказывается, он и так его прекрасно знает – слишком спокойно и органично он себя чувствует под каблуком. Мне мало того, что я сделал с ним. Я хочу унизить, хочу, чтоб ему было так же больно, как мне, когда пуля прошила мое тело. Я хочу мести! Я хочу ненависти – она делает мое восприятие четче, правильнее. Я хочу быть на грани и перешагнуть ее – одним резким уверенным движением.
Мир вмиг теряет свои краски, словно специально позволяет сосредоточиться на главном – на действиях, не отвлекаясь на абсурдно яркие и ненужные цветовые пятна; импрессионизм хорош только в мелких столичных галереях, а не в подвалах секретного клуба анонимных спасителей мира.
Я рывком ставлю Янто на колени – привычная поза, не так ли, малыш? – намотав галстук на правую руку, а левой притягивая его многострадальную пустую голову к своей ширинке. Чертов почти гладкий затылок – мне так хотелось дернуть придурка за волосы, заставить смотреть. Новая волна ненависти захлестывает меня, укрывает старинным ватным одеялом – и теперь даже воздух пропитан ею: заставить, прижать, растоптать – и никакой пощады. Сопротивление – удар, пока он еще жив.
Я нахожу выход, хватаясь за блядское ухо – так тоже можно контролировать движения головы офис-боя, но ощущения совсем не те, и он за это еще расплатится.
- Я сам, - хрипит он, откашлявшись.
Быстро же он сломался: гнется под каждого – проволочный человечек. Кажется, меня сейчас вырвет от отвращения, но я сдерживаю приступ тошноты. Стоит ли продолжать? Расходовать свою почти священную ненависть – то, что позволяет мне выживать последние несколько недель – на этот кусок дерьма?! Но выбирать не приходиться, ненависть требует жертвы: сейчас и ни секундой позже, и она ее получит – я выжму из Янто все, на что он способен.
- Конечно, сам. Кто бы сомневался. Соскучился по своим привычным обязанностям? Понимаю и даже поддерживаю, можно сказать, протягиваю руку помощи.
Приходится выпутать запястье из галстука и схватить русые волосы на макушке – так надежнее. Янто дергается, сжимает челюсти до тошнотворного скрежета. Или мне послышалось?! Но звук был таким отчетливым, таким натуральным, что я не хочу верить иллюзорность – слишком хорошо дополняет картину, делает ее объемной, как 3D-эффекты в кинотеатре. Только в моем случае киномеханик постоянно отвлекается от своих прямых обязанностей, и картинка то и дело рябит и скачет. Видно, пленка старая, раскрашенная вручную – я даже немного жалею, что могу различать только текстуру - цвет предстает в моем восприятии только контрастом и яркостью.
В экранном варианте у Янто черные зрачки и по-мультяшному страдальчески изогнутые брови, а губы похожи на тонкую белую полосу лейкопластыря и наверняка такие же липкие. Нас разделяет тонкая пленка целлулоида: каждый в своем мире, но делаем вид, будто сопричастны к происходящему. Враки. Но вот Янто тянется левой рукой к «молнии» моих брюк, хотя в его разбитой на кадры вселенной – по двадцать четыре на секунду и не более, иначе это уже мошенничество и угроза трибунала, естественно, военного, естественно, расстрел, - их нет. И все же он тянет ко мне подрагивающие пальцы и крепко зажмуривается, когда понимает, что у меня почти стоит. Пусть не обольщается – не на него (тоже мне звезда порноиндустрии) и даже не на ситуацию (я не тихушный садист, выжидающий своего часа и кончающий в спровоцированной им же драке у круглосуточного супермаркета). Просто адреналин. Ничего больше (ничего личного, малыш, мне надо покормить мою ненависть).
И тут в бедро мне упирается что-то твердое, явно неорганического происхождения. Короткого взгляда на источник беспокойства хватает, что бы понять, что нытик Янто решил погеройствовать. Но как он тихо и незаметно смог достать пистолет, остается для меня загадкой. Изловчился как-то, дрянь. Жаль его разочаровывать, но такие штуки меня мало колеблют. С некоторых пор. Это даже интересно, теперь жертва ненависти обретает дополнительный вес.
Гаденыш надавливает дулом на мошонку до болезненных ощущений – вот кто у нас маленький садист и извращенец, вот кто жаждет власти. Готов поспорить, это его возбуждает не меньше, чем японские комиксы, любовно хранимые Тошико в директории «отчеты о психическом состоянии группы» - я туда полез только потому, что подобные бумажки, по идее, должен строчить я, но я точно помню, что ничем подобным никогда не занимался.
А стоило бы, ей-богу, стоило. Скольких нелепостей типа Янто можно было избежать, сколько локальных катастроф имени Гвен! Другой состав, другая жизнь: когда преданность делу и неподдельный интерес растворились в кислотных выбросах рутины? Живое заржавело, мертвое разложилось, а черви этого и ждут, жрут останки, уравнивают всех, превращая в перегной – потом что-нибудь вырастет. Что-нибудь.
Наверное, все бы повернулось иначе, но Джек ни разу не интересовался отчетами в стиле патопсихологических заключений. Он же оптимист, наш босс, зачем ему читать то, что не соответствует его действительности, и зачем ему знать о существовании других, более реалистичных? Что вы, что вы, это так обыденно – нам не подходит, ни к армейской шинели, ни к белозубой улыбке. Как-нибудь в другой раз, не обессудьте.
И что мы имеем? Кучку двинутых, каждого на своем, отморозков? Филиал дешевенького отеля из хичкоковских сказок на ночь? Маломощный разоряющийся провинциальный театр абсурда, ставящих «Трех сестер» в местечке, где единственное удобоваримое для населения чтиво – ежедневная газета? Маленькую пансионат для умалишенных с сокращенным финансированием и штатом персонала в одного специалиста? Заколоченные окна, решетки давно сданы в металлолом, вместе с замками и каталками из нержавейки. Молочная каша по утрам и рисовый пудинг перед сном тем, кто хорошо себя вел, не пускал слюни на воротник и не пытался укусить соседа за палец. Шведский стол за обедом и самообслуживание – смирительные рубашки в сезон выдаются по требованию, отдельной услугой – пристегивание к кровати на ночь и белые таблеточки счастья. А также тихий досуг перед слепым экраном телевизора времен Эдварда Хита **: каждый видит свой сюжет и свою мелодраму.
Было ошибкой заглядывать Янто в глаза: там отражается триумф бухгалтера, сдавшего годовой отчет. Даже оружие не способно сделать его значимее – жертвоприношение вновь обесценивается, как акции в «черный вторник». Мне тошно, и я отступаю на пару шагов, отчетливо чувствуя запах затхлости и разложения, идущие от Янто, будто он сгнил изнутри – вот-вот кожа разойдется мокрой бумагой и наружу вывалятся зеленоватые внутренности. Возможно, так и есть – вскрытие покажет.
Еще шаг назад, и еще. Боже, как же он жалок! Вонь наполняет комнату, плещется стоялой водой, липнет тиной и плесенью к стенам, мебели, к одежде. Меня рвет словами:
- Ничтожество, какое же ты ничтожество! Мне мерзко находится с тобой в одной комнате, в одном городе, вообще жить, пока ты тоже жив… шлюха, подстилка, но если бы не это, если б не твое тупое желание выслужиться, ты бы здесь никому ни был нужен. Какой еще от тебя прок? Ты надоедлив, как муха, и примитивен, как амеба. Единственное, что отличает тебя от таких же офисных одноклеточных – место работы. О-о-о! Ты гордишься, что попал в Торчвуд – никто так не гордится своим работодателем, как ты! Пыжишься от осознания своей значимости, тебя просто распирает от нее – вот-вот лопнешь и забрызгаешь мебель!
Меня выворачивает моими представлениями о продажной шавке Янто, лебезящей перед любым, кто назовет себя главным. Я словно очищаюсь от всего этого дерьма, осевшего от одного лишь присутствия рядом с этим недоноском, и говорю до хрипоты, даже не повышая голоса. Я не вижу Янто: картинка давно погасла – пленка порвалась, а киномеханик выключил проектор за ненадобностью. Я продолжаю сотрясать воздух своим негодованием, пока меня не останавливает тихий шорох на грани слышимости, и я, наконец, бросаю взгляд на свою жертву.
На меня направлено три дула – одно обычное и два, спрятавшихся в зрачках Янто. Интересно, а те два принадлежат автоматическому оружию? И сколько пуль они смогут выпустить? Мне смешно: это настолько в духе нашей организации – зло должно быть наказано. Естественно, зло – это я, никто другой из присутствующих на эту роль не тянет. Только вот смерти я не боюсь, и мне откровенно насрать, есть ли там что-то или нет – при моем везении там, за гранью, вечная пустота, но если есть возможность проверить, то какой смысл от нее отказываться? Я улыбаюсь во весь рот – пусть стреляет, мне не жалко, но эта крыса медлит, смотрит мимо меня с тоской, страхом и недоумением, а зрачки из дул медленно превращаются в два пустых бездонных колодца – прохода за пресловутую грань, будто он всегда хранит ее внутри, всегда носит с собой – чертов несгораемый сейф!
- Ты думаешь, если ты убираешь, подчищаешь за другими, это делает тебя частью команды? Такую чушь могла внушить только идиотка Гвен, такая же приживала, как и ты. Джек держал тебя лишь потому, что ради идеи, такой же фальшиво-блестящей, как фольга, ты готов лечь под кого угодно. Если разворошить твое сорочье гнездо, кроме мусора, там вряд ли что найдется: чужие потрепанные идейки, улыбки-благодарности из вежливости, серебряные ложки из разных сервизов и осколки рождественских игрушек… ах, как я мог забыть, и поцелуи под омелой! И ни одной своей мысли! Студенистое желе вместо мозга, реагирующее только на сюжеты мыльных опер и дешевых боевиков: слезы, сопли, немного экшена… Вот облом вышел с твоей кибер-подружкой? Как ни крути, а идиллической картинки не получилось: дом в пригороде, занавески в цветочек, рыжий сеттер и коллекция блюдец с пасторальными пейзажами – твой маленький воздушный замок разлетелся на осколки! Дамочка обиделась, что ты ее не понял, не оценил, предпочел спасать мир, поднося команде кофе по утрам, и забрала с собой все совместно нажитые мечты. «Бай-бай, Янто! Не скучай!» Как прелестно было после этого соединить работу и личную жизнь – и выбирать ничего не надо! С ней не вышло, попробовал с безотказным душкой Джеком? Славная замена: все по-серьезному, как у взрослых – два ствола, анальная смазка и никаких сентиментальностей…
Мне хочется отнять у Янто эту драгоценность – ключ от другого измерения, и я делаю шаг вперед, но он не стреляет, он вообще меня не видит и, кажется, не слышит, улыбается какой-то странной, кривой улыбкой, будто пол-лица у него парализовано. Может, так и есть, я не помню, куда и насколько сильно бил.
Персонажи кино никогда не видят зрителей – только объектив, и, замкнутый в границах кадра, укутанный монохромным целлулоидом, Янто живет своей пленочной жизнью немого кино, только субтитров нет - не могу понять, что происходит. Хреновый из него актер, а может, если бы лицо не было разбито, было бы яснее. Сейчас я затрудняюсь ответить, я только-только понял, что у меня взмокли ладони и хребет: липкий холодный пот течет вдоль позвоночника, волосы липнут к покрытому испариной лбу – все это время я испытывал страх, глядя в колодцы-переходы и не видя собственного отражения. Разбить бы эти «зеркала души» к чертовой матери!
Пленка застревает в проекторе, время замедляется, тянется липовым медом: раскрашенный сепией Янто подносит свой пистолет к такому же коротко стриженному, как и его идеальный затылок, виску. Мне хочется расплакаться от досады – все не так! Я так не хочу!
Приходится кинуться вперед – воздух плотный, кисельный, даже плыть в нем трудно, что уж говорить о прыжках - вытолкнуть выставленными перед собой ладонями оружие из его клешни и упасть (медленно, кленовым листом в безветренную погоду) на него сверху. В глазах Янто пусто: нет никаких переходов в иной мир – вообще ничего нет. Дырка в никуда, но явно не бездонная – плюнуть бы туда и узнать глубину; два проникающих в кукле – можно просунуть палец и провести по внутренней стороне пластика, отыскать узелки крепления искусственных волос.
В момент прыжка я отчетливо слышал выстрел, неужели не успел? Идеальный затылок подпорчен глубокой кровоточащей ссадиной, но никаких «мозгов наружу» не наблюдается. Отсюда только два равновероятных вывода: наличие «серых клеточек» не свойственно офисному вольвоксу как виду или пуля прошла по касательной и застряла где-то в мебели – рикошет, наверное, я бы заметил. Осмотр по сторонам подтверждает вторую гипотезу – пуля пробила диван и, скорее всего, застряла в стене. Проверить пульс и наличие дыхания у Янто мне в голову не приходит.
Время набирает бег, становится почти нормальным. Или аномально быстрым – не могу определить. Только Янто остается неподвижным, статичной картинкой скриншота: он лежит на спине, совершенно не чувствуя моего веса, смотрит перед собой невидящим взглядом, словно выключенный робот.
Я идиот! Моей ртутно-перламутровой ненависти как ни бывало – только горечь во рту, или это признак того самого разложения, что я ранее приписывал Янто? Мне не стыдно, мне страшно, я бы не остался сам с собой наедине – слишком опасен, тотально непредсказуем. Мне срочно нужен кто-то живой рядом, но в круге моего восприятия только полутруп Янто – вспоротая вакуумная оболочка.
Все краски мира вновь вернулись, разукрасили целлулоидную действительность в тошнотворные красно-бурые тона: багровеющий распухший нос Янто, склеенные подсохшей кровавой коркой губы Янто, совершенно обычный поврежденный затылок Янто скрыт от моего взгляда – и открытые глаза Янто со стоящими в них слезами. Если он зажмурится, тонкие бесцветно-поблескивающие ручейки потекут к его вискам, но это сволочь не двигается, почти не дышит – только уперлась взглядом в потолок. Я провожу по его глазам ладонью, как это делают с покойниками, чтоб прикрыть веки, и мне самому становится дурно от этого жеста. Паника льется за шиворот ведром холодной воды, сдержать ее невозможно, и я бегу в свой небольшой рабочий закуток – для доктора здесь реально маловато места.
Ампулы с препаратами прыгают в руках дрессированными блохами – приходите в наш цирк, вы не пожалеете, только у нас – удивительные моральные уроды. Кажется, теперь настало время изображать растроганную домохозяйку – перед глазами пелена из слез, мысли прыгают и кувыркаются бешенными китайскими акробатами, и мне только и остается, что шмыгать носом, чтоб не загадить шприцы и прочие скальпели соплями. Хорошо, что санитарно-эпидемиологический надзор нас не проверяет – вот бы поживились, только память им стирай.
Никогда не замечал, что у меня такой противный нервный смех. Впрочем, я тут же умолкаю, пытаясь выбрать между адреналином и комплексом успокоительных – в обоих случаях дозы слоновьи, и я ставлю на последний, хотя бы потому, что сердце от седативов ни у кого не лопалось. Конечно, это образно выражаясь, и все равно мне страшно до дрожи в коленях, будто в детство вернулся. Сломал пряничного человечка кузины: крошки на столе, приторный вкус глазури на губах и строгий голос матери: «Оуэн Харпер! Немедленно извинись перед Прентис, и марш в свою комнату, ты наказан до конца недели!» - отец хмурится и – я точно знаю – готов достать ремень и хорошенько пройтись им по моей заднице, так, что она еще дня три горит.
Сорок два шага – и я приседаю у неподвижного тела Янто, закатываю рукава пиджака и рубашки одновременно, получается весьма хреново, но мне не до этого – главное перетянуть предплечье и ввести иглу в вену, попасть и впрыснуть прозрачную жидкость в кровь. Я бы и себе этот коктейль заказал, но от него улетают в астрал на космических скоростях, а мне еще прибраться надо. Если с утра нас найдут на полу и в отключке… в общем, проще сдаться полиции сразу и без посредников – Гвен мастер наседать на мозги, прибавить к этому разрушительность атомной бомбы - и моя скорость передвижения по офису возрастает.
Все те же сорок два шага в медотсек: взять салфетки и кое-что из запрятанных инопланетных «выручалок» – к примеру, регенерирующий спрей: побочных эффектов я не заметил, во всяком случае, ничего нового не отросло, а вот опухоли и порезы эта штука снимает моментально. Я рассовываю по карманам то, что может пригодиться, и бегу обратно, как будто Янто может куда-то деться под такой дозой лекарств. Не представляю, как это возможно, но страх найти вместо него пустое место заставляет меня носиться бешенной мухой, спотыкаясь и сваливая предметы.
Меня отпускает только у спящего красавца – Янто тут, на месте, никуда не ушел. Теперь можно начать осмотр, правда, проверить, есть ли внутренние повреждения, простым способом не удастся – клиент не с нами и о боли сообщать некому, хотя, конечно, я могу и сам пожаловаться, но разве это поможет? Приступ немотивированного веселья начинает раздражать: я слишком волнуюсь, если бы не надо было убрать улики (от этого слова меня словно током пронзает, спасает только мерный пульс Янто под пальцами и тепло его кожи) - свидетельства нашей потасовки, мои челюсти уже б давно сломались – я б вгрызался ими в обшивку стен, как собаки – в кость.
Зомби, ненавижу зомби, всегда ненавидел – от фильмов про них меня передергивает. Страх врача, что тушку спас, а жизни в ней ни на грош, преследует меня еще с практики в отделении коматозников. Что бы ты ни сделал, все бесполезно, поверить, что эти овощи на искусственной подкормке смогут когда-нибудь нормально и самостоятельно функционировать, невозможно. Прямые линии энцефалограмм, мерный писк аппаратуры, полное ощущение игры в куклы.
Закрыть глаза, чтоб не видеть ничего, крепко зажмуриться и загадать желание – оно обязательно сбудется, надо только потерпеть и посидеть в глухой темноте как можно дольше. Жаль, что ритуалы детства не скроены под взрослую реальность, и все же – идея хороша. Ничто так не успокаивает нервы, как следование четким правилам, когда ничего другого не остается – на этом построена любая религия, поэтому я полностью отдаюсь процессу приведения тела Янто в относительную функциональность - так скажем, косметический ремонт.
Я вожусь с ним полчаса, не больше, потом кое-как затаскиваю спящего Янто на низкий диванчик – мебель маловата: ноги в строгих темно-серых брюках свешиваются с сиденья, так и норовя сползти на пол того же мышиного цвета – прячутся, что ли? Бред, бред, бред. Я трясу головой, но и это не приводит в чувства: усталость набила конечности ватой, и, как и любой плюшевый питомец, сейчас я способен только сидеть. Приходится заставить себя доползти до своего закутка, вколоть себе снотворного – иначе, при всем безграничном желании, мне не уснуть, мне отомстит идеализированный затылок Янто и его же шелковый галстук винного оттенка. Спасибо, но в таких спутниках в мире сновидений я не нуждаюсь, пусть будут адские цыпочки с хлыстами, на худой конец, сгодится даже коровьеглазая Гвен – зад у нее как раз, чтоб расслабиться, да и губы ничего…
Никакой Гвен мне не обломилось – предательница ушла за пастухом на недоступный луг, лениво пережевывая реальность. Покоя и спасительной темноты не наблюдалось, голова переполнилась навязчивыми бессвязными образами, глухими звуками падения, звонкими выстрелами и подводными акустическими эффектами. Я увяз в мутном бессюжетном сне, как в трясине – самому не выбраться. Лабиринты бессознательного с чередой открытых дверей – боже, какая пошлость, кто бы знал! – мимо которых нельзя пройти. Меня выбрасывает в пространство за ними, перетаскивает из картинки в картинку, словно я попал в калейдоскоп, либо в зал, наподобие планетария – с проецируемыми на стены звездной картой и сегментами отдаленных галактик.
Весь сон меня преследуют блюющие грязными носками шкафы; красочные фрукты, разлагающиеся от одного моего прикосновения, расползающиеся гнилью, начиненные червями и личинками мух; колодцы с затхлой, буро-зеленой жижей, нервно бурлящей при моем приближении, выплевывающей зловонный газ и брызги в небо; декорации из рисовой бумаги, умело разукрашенной под металл – огромные конструкции, монументальные с виду, но стоит опереться на них, падают, как подкошенные, сминаются, гнутся во все стороны и рвутся по шву.
Я Мидас, только вместо золота мои руки обращают окружающее в тлен, в песок, медленно высыпающийся под одежду. Песчинки раздирают кожу в кровь, прилипают к телу, словно соль, высушивают, отнимают всю влагу, мумифицируют. Я пытаюсь пошевелиться, но не могу – я полностью погребен под тонной песка, боюсь открыть глаза, хотя понимаю, что уже не сплю. Нет той удушающей жары из сна, нет раздражающих песчинок, но движения тоже нет, и, кажется, воздуха. Язык прилип к небу: видать, разложение уже затронуло мягкие ткани, а соленая корка реальности вытянула процентов шестьдесят воды из положенных восьмидесяти на человеческий организм. Я чертовски боюсь открыть глаза – на них обязательно налипнет песок, это, должно быть, больно…
Так и есть, под веки словно углей наложили, вокруг темно.
- Эй, ты как? – доносится до меня плаксиво-обеспокоенный голос Гвен. Первой мыслью было послать ее – как будто не видно, что я распластан под толщей морской соли - но тут глаза привыкают к яркому искусственному свету, и в поле зрения оказывается гвенова рубашка, три нижних прозрачных пуговицы – идеально круглых, таких же идеальных, как затылок Янто. Стоп!
Вчера я оставил на диване (более чем видное место) обезличенную, выпотрошенную тушку - таксидермисты бы позавидовали такой тонкой работе: тело практически без повреждений, набитое пылью, обрывками ненужных документов, использованными скобами от степлеров и пустыми принтерными картриджами. Со стороны сойдет за живого, только наполнение вышло, как не было, выкипело, вытекло в скрытый от глаз сток на полу. Не могла же Гвен не удивиться хотя бы отсутствию кофе! Не заметить «спящего» Янто, в принципе, можно – слишком хорошо мимикрирует под обстановку офиса, не сомневаюсь, что Гвен даже на него присела, лишь посетовав Тош, что диван стал жестковат и надо бы сменить обивку.
Рука Гвен аккуратно приподнимает мою голову, и в приоткрытый пересохший рот льется прохладная вода: язык набухает, как земля после полива, горло режет наждаком – я судорожно пытаю вспомнить, как глотать, и приподнимаюсь на локтях. Гвен сверлит меня укоризненным взглядом, ее лицо исказилось гримасой жалостливого сочувствия (надеюсь, она не расплачется, это так не к месту, впрочем, как и все ее слезы и истерики) – мамочка, что я сделал не так, ты же знаешь, я нечаянно!
- Иди умойся, дело есть, - величественно бросает она под аккомпанемент своих шагов: четкий стук каблуков по металлической лестнице, метроном жизни, стоит звуку замереть, и все сущее прекратит существование – только так и должен ходить мессия, отбивая ритм миллиардов сердец. Жаль, мелодия не моя – терпеть не могу попсу.
Наскоро приведя себя в порядок – полив голову из-под крана и умывшись – я поднимаюсь из прозекторской наверх. Диван пуст, он по-сиротски подпирает крашенную кирпичную стену; на полу не единого следа крови – все как всегда, если не считать отсутствия кофе вследствие отсутствия Янто. Но тревогу никто не бьет – Тошико играет этюды на клавиатуре, изредка посматривая на жидкокристаллическую партитуру, а Гвен стоит за ее спиной и силится увидеть на мониторе то, что видит наш миниатюрный компьютерный виртуоз – зря это она, в ее случае – пустая трата времени. Тош не отрывает влюбленного взгляда от череды символов, а Гвен корчит сосредоточенные рожи, делая вид, что ей все ясно как день и госпожа Капитан уже думает, что с этим делать. Вот честно, не верю, по опыту знаю, процессы мышления для нее доступны только в линейных причинно-следственных связях, все остальное списывается на фатум и происки нечистого.
Звук открываемой двери застает меня врасплох, я готов подпрыгнуть на месте, понимая, кто, скорее всего, стоит за моей спиной. Я не хочу оборачиваться, честно полагая, что спустя два-три дня обеспокоенная вынужденной голодовкой Гвен отправится искать недостающий элемент бытия и застанет Янто где-нибудь в подвале, повешенным на треклятом винном галстуке. Я ненавижу зомби, ненавижу полых кукол, все еще способных на передвижения, но абсолютно лишенных каких-либо собственных помыслов, всего, за исключением внутренней засасывающей пустоты, жрущих все, что попадается под руку, лишь бы заполнить себя хоть чем-то, добавить веса и устойчивости. Хорошо, что я не ел, меня бы стошнило.
- Сегодня французское меню: кофе и круассаны, - голос звучит ровно, в нем даже чувствуется улыбка, перламутровая формальная приветливость и обязательная утренняя бодрость, как во всех телешоу начала дня. Мне кажется, что стены, мебель – все это декорации, вот-вот режиссер крикнет «Стоп, снято!» и по помещению тараканами расползутся гримеры, ассистенты и прочие работники «закадрья».
Из ступора меня выводят каблуки Гвен, с усердием гномов выбивающие искры из покрытия пола – одна из них обязательно меня воспламенит, и сон закончится, ведь я еще не проснулся. Я сплю, и мне снится этот абсурд под названием Торчвуд, а на самом деле я просто напился после трудного дня в больнице – практикум, чтоб его, не прийти нельзя, а отработка в неврологии – та еще сказочка на ночь.
Я разворачиваюсь на пятках и смотрю исключительно на стол, где стоят пять пластиковых стаканчиков с логотипом соседней кофейни на боках и плетеная корзинка с круассанами – одуряющий запах свежей выпечки настолько хорош, что мне хочется верить в реальность происходящего, каким бы нелепым оно ни было, жмуриться от удовольствия. От корзинки поднимается тепло, я тянусь к нему, натыкаюсь на чужую руку и совершенно автоматически, забыв об осторожности, поднимаю взгляд – и прямиком натыкаюсь им прямо на то, чего боялся больше всего – черные зрачки Янто.
И вот тут я замираю, не понимая, что происходит. Нет там прожженных кукольных глазниц, сквозь которые можно увидеть внутреннюю стенку резиновой головы – на месте вчерашних пустых колодцев бархатно-матовые заплатки. Полная непроницаемость тонированных стекол, тотальная закрытость от окружающего, строительные леса у стен ремонтируемого здания. От вчерашнего отчаяния, толкнувшего Янто поднести пистолет к виску, страха перед чем-то, находившимся за пределами моего познания (а если судить по взгляду того, вчерашнего, коленопреклоненного офисного мальчишки, то строго за моей спиной), ничего не осталось. А если и осталось, то хорошо припрятано за темными портьерами, в потайных нишах за картинами и в чуланах. И я ведь был уверен, что он сломался, что утром зареванная Гвен сообщит мне о смерти бедняжки Янто – ох, он так страдал в отсутствии Джека, так переживал и убивался, что в конце концов, последнее ему удалось на твердую «А» с плюсом.
Когда, когда он успел восстановиться? Откуда у него такая чудовищная регенерация? Несгораемый шкаф – нет, я ошибся, передо мною долбанный жидкий терминатор. Мне показалось, что он растекся маслом по полу навсегда, а это просто свойство психики. Еще ночью он хотел покончить с собой, а сегодня снова весел и бодр, будто ничего и не было – тыкай в него палкой, стреляй из всех орудий, эта сука выдержит – только переплавка, но на такое у меня кишка тонка, увы. Это мне стекать просроченным йогуртом по стенам, а ему косплеить бодигарда Его Величества Джека.
Нет, ну какая же Янто сволочь – прятать такой шикарный дар, да вообще им обладать! Как бы я хотел затягивать любые раны за столь короткий срок, не загрубевая и зарубцовываясь, а оставаясь подвижным, чувствующим. Больше всего мне хочется вернуться во вчера и изрезать черно-белую пленку реальности в мелкое невосстановимое крошево, спалить ее к чертовой матери, чтоб навсегда избавиться от маленького надоедливого гаденыша – долбанной золушки с регенерацией рептилоида, выживаемостью Чужого и интеллектом десятилетнего сорванца. Почему он?
Я отвожу взгляд от матовых зрачков – интересно, сколько мы так смотрели друг другу в глаза? Надеяться на тактичность, даже если наше с Янто замирание друг напротив друга было непростительно долгим, можно только в случае с Тош, а так как Гвен ничего не вякнула, не пискнула, не подала голос – все произошло довольно таки быстро. Это хорошо, я уж думал мне вообще не суждено отлепиться от черных портьер, за которыми скрылись заложенные кирпичом дверные проемы – проходы в другие миры, навсегда сокрытые от меня в непотопляемо-несгораемом теле нашего персонального терминатора.
Моя рука зависла над корзинкой – Янто не уступил и, пока я вглядывался в его мазутные зрачки, стащил мой круассан. Гадит по мелочи, по-крупному – рожей не вышел: не стоит захламлять строго ограниченный мозговой ресурс массивами информации уровня желтой прессы, тем более, что первым Янто нападать не будет, хоть какое-то преимущество. Пусть, я подожду, мне не в лом, ей-богу, вдруг что интересное выгорит.
Я хватаю наконец-то теплый круассан, ловлю настороженный взгляд Гвен и улыбаюсь – вот ее уже отпускает, она сдувается, как резиновая кукла, слова так и не слетают с ее губ, потому что она автоматически зеркалит мою улыбку. Хорошо иметь дело с дурами – хоть с кем-то можно расслабиться, пусть ненадолго – на пару глотков кофе, и все же это фора.
Я поворачиваюсь к компьютерной леди и задаю ничего не значащий для меня вопрос, просто, чтобы завязать беседу:
- Тош, а ты умеешь играть на фортепьяно?
Черные брови вспархивают вверх испуганными птицами, неловкая удивленная улыбка растягивает ее губы:
- Нет… а что?
- Мне кажется, у тебя бы отлично получилось.
Щеки Тош покрываются едва заметным застенчивым румянцем, к разговору подключается Гвен, Янто что-то вежливо добавляет. Постепенно мы переходим к обсуждению активности разлома, к планам на сегодня – Капитан Гвен раздает указания, работа кипит, корзинка пустеет, мыльным пузырем лопается несуразность начала этого дня. И после того, как мы расходимся каждый со своим заданием, на столе сиротливо остается нетронутая – пятая – чашка кофе.
_______________________________
* «Принц Альберт» (он же двойной) и «Восточный» (малый) - галстучные узлы.
** Эдвард Хит - политик-консерватор, премьер-министр Великобритании с 1970 по 1974, на посту лидера партии - предшественник Маргарет Тэтчер.