Автор: Ашиеру Блэк.
Пэйринг: Джек Харкнесс/Янто Джонс.
Рэйтинг: PG-13. Впрочем, если постараться, можно и до R натянуть.
Категория: Слэш.
Варнинг: Дезфик. Все закончится... все закончится, в общем.
Саунд: JANE AIR - ЗВВСЗ.
Примечание: Возможные несостыковки в тексте с каноном спишите на буйную фантазию автора или параллельную вселенную.
Иллюстрация к фику: глядь.
Читать.
С астрочкой в зубах, с ножом в груди
Я твои письма обращаю в прах.
(с)
Я твои письма обращаю в прах.
(с)
Трудно описать чью-то жизнь полностью, даже если это жизнь - твоя собственная. Ты словно все время упускаешь что-то; пересыпаешь весь свой срок - горстку песка - из ладони в ладонь. Пропускаешь сквозь пальцы песчинки. И кажется, что забываешь самое важное, всегда.
Лицо Джека расплывается.
- Оставайся со мной, - просит Харкнесс. - Останься, Янто.
Это мое имя. Янто Джонс. Так меня зовут. Джек Харкнесс - так зовут моего любовника.
- Я люблю тебя, - говорю я.
Джек смотрит на меня так, словно я разбиваю ему сердце; но сейчас я разбиваюсь вместе с его сердцем. Я падаю. Я проваливаюсь в темноту. Я умираю у него на руках.
Трудно вместить свою жизнь в несколько минут - чтобы вспомнить ее всю. Жизненный срок в сжатом виде, короткие факты биографии. Строчки на экране монитора. Даты жизни и смерти, перечень родственников. Грехи и заслуги, первых у меня больше.
- Янто, - зовет меня Джек. - Янто.
Это инопланетный вирус; проник в мои легкие, оттуда - в кровь, оттуда добирается до внутренних органов. Я смотрю на Джека - и его лицо расплывается. Зрение отказывает.
Я умираю.
Падаю.
Проваливаюсь.
- Янто, - голос капитана дрожит от отчаянья.
То, о чем я думаю: сейчас я важен ему больше, чем когда-либо.
- Почему у тебя никогда нет похмелья? - это первый вопрос, который я задаю ему утром.
Харкнесс одевается. Трусы, брюки, носки, рубашка. Харкнесс одевается, стоя ко мне спиной. Джек оборачивается, застегивает пуговицы. На губах застыла полуулыбка.
- Лежи, - говорит мне Харкнесс. - Я принесу тебе кофе.
Джек Харкнесс никогда не расстается с оружием, даже когда сражается с кофеваркой.
Единственный вопрос, который волнует меня после ночи с моим боссом - так это какого же черта у него не раскалывается голова после вчерашней дозы алкоголя. Виски. Джин. Коньяк. Водка. Сперма.
Джек не страдает похмельем. Никогда. Вообще никогда.
- Почему? - снова спрашиваю я.
Харкнесс оборачивается, смиряет меня долгим взглядом. Улыбается.
- Когда у меня болит голова, я просто стреляю себе в висок. Пять минут лежу мертвый, а потом очухиваюсь - и снова как огурчик.
Джек улыбается, когда говорит все это.
Может, конечно, шутит, но, скорее всего, говорит чистую правду.
Джек повторяет, чтоб я лежал и не вылезал из постели. Джек готовит мне кофе - в постель - в пять часов утра - перед работой.
Я думаю о том, что трахаясь с боссом автоматически получаешь свои привелегии.
- Твою мать, - доносится из кухни. - Как работает эта штука?
Кофе. Экспрессо. Каппучино. Со сливками. С молоком. Крошки белого шоколада на пене.
Маленькие белые чашечки на таких же маленьких блюдцах.
Накрахмаленные салфетки.
Забота о ближних или просто эстетика.
Я рисую пальцем на столе, стряхивая невдимую инопланетную пыль. Я пишу: "Убить вас всех."
Я - чудовище.
- Ага, спасибо, - говорит Тошико, не отрываясь от монитора.
А может, и нет.
Чтобы тебя запомнили, нужно сделать что-то ужасное. Спасти Лизу. Убить хотя бы часть команды. Переспать с Джеком.
Оуэн является на работу; опаздывает на десять минут. Оуэн постоянно опаздывает. Стягивает наушники на ходу, проносится мимо. Дорогие ботинки, кожаная куртка. Шлейф горьковатого запаха. Пальцы Оуэена - длинные, тонкие, как у пианиста - сжимают ай-под. Нажимают на кнопочку off; выключают дорогую игрушку.
Сегодня по дороге на работу Оуэн слушал что-то французское, и это хорошо. Когда он в паршивом настроении, он слушает исключительно классику. Что-то из Бетховена, иногда - Шуберт; но мистеру Харперу всегда хочется застрелиться в такие дни.
Это - моя работа. Подмечать мелочи. Чистить пальто Джека. Оплачивать счета. Готовить кофе.
Быть секретарем.
Мальчиком-на-побегушках.
- Доброе утро, команда, - приветствует нас всех Джек.
Харкнесс, капитан Джек Харкнесс, и он улыбается, этот наш капитан. У него у единственного есть силы улыбаться каждое утро, что бы там не случилось.
Я отворачиваюсь к кофеварке.
Я проваливаюсь.
Я чудовище.
Мои родители все время ругались. Каждый вечер и каждую ночь, я слышал их крики. Это продолжалось, пока мне не исполнилось пять; а через пару месяцев мама умерла.
Мне семь, и мне снятся кошмары, в которых мои родители живы. И ненавидят друг друга. Мои сны - звон разбитой посуды и вопли. Звуки пощечин. Удары. Ломающиеся доски. Я накрываю голову подушкой, просыпаясь. Я не хочу этого слышать.
Я кричу, что это отец ее убил.
Мне семь, мы стоим на детской площадке, и я говорю папе, что это он ее убил. Маму.
Солнечный прекрасный день, у меня круги под глазами от того, что я почти не сплю. Я не могу спать. Я боюсь спать. Губы отца кривятся, когда он слышит это.
- Чудовище, - цедит отец сквозь зубы.
А потом толкает меня.
И я падаю.
- Ты - чудовище, - повторяет отец.
А может, это просто галлюцинация.
Я сломал ногу и получил сотрясение мозга, а моя сестра сказала, что папа просто пошутил.
На двери в комнату Джека красуется табличка: «Не пить, не курить, блядей не водить!» Написано ручкой, скорее всего, гелевой; черным по белому. Буквы большие, четкие.
Джек писал это, скорее всего, сам.
Мы вваливаемся: Харкнесс, бутылка водки и я.
Жаркие поцелуи, искусанные губы и алкоголь в крови. Джек ухмыляется, толкая меня на кровать.
Обстановка в комнате: кровать, стенной шкаф, тумбочка возле кровати. Стул с поломанной ножкой, который давно надо было бы выкинуть, но у Джека все никак руки не доходят. Комната огромная, слишком много пустого пространства.
И меня.
Джек пихает, толкает меня; ухмыляется, отпивает, губами обхватывая горлышко бутылки.
Кадык дергается.
Даже если Харкнесс захлебнется и отравится паленой водкой, он не умрет. Я думаю об этом, пока падаю на кровать, слишком плавно, как в замедленной съемке. Инопланетные технологии, последствия алкоголя или просто очередная прихоть Джека.
Джека-который-не-умирает.
Джека-который-не-может-умереть.
Смотрю на Джека, думаю, что люблю Лизу. По крайней мере, я любил ее. Все еще люблю - я так думаю. Мертвых легко любить. Все плохое постепенно забывается. И остается то, что остается: любовь. И глухая тоска. Одиночество.
В глазах Харкнесса, моего капитана - одиночество и похоть.
Технически Лиза мертва, но она все еще живет в моей памяти, и иногда я даже слышу ее голос у себя в голове.
Джек Харкнесс: рубашка мятая, полы распахнуты. Кожа чуть солоноватая, липкая от пота. Запах потрясающий - феромоны из пятьдесят первого века.
Мы вваливаемся: Харкнесс, бутылка водки и я, а свое пальто - вычищенное и приведенное в порядок мною после очередной переделки - Джек оставил висеть на спинке стула в своем кабинете.
Джек делает шаг, отставляет бутылку на тумбочку. Смотрит прямо на меня - самая обаятельная улыбка, из всех улыбок, какими он только может улыбаться. Взгляд такой, словно он просит пощады.
Джек не умирает. Джек Харкнесс не может умереть. И, если Джек будет вечно - а я нет; но если Джек будет помнить меня, будет ли значить это, что я тоже не умру?
Буду жить вместе с ним.
Всегда.
Чудовище урчит внутри меня. Или это просто мой желудок.
Мы вваливаемся, втроем: Джек, бутылка водки и я, и в этот самый момент я немного жалею, что не курю. Сигареты в зубах не хватает, для полноты образа.
Джек смотрит, и я сдаюсь. Поднимаю белый флаг. Опускаю руки.
В конце концов, боссу положено трахать свою секретаршу. А наш босс - наш капитан - наш Джек - никогда не страдал предрассудками на тему пола, расы, цвета кожи и наличии щупальцев.
Я просто не хочу умирать.
Джек пихает, толкает меня - и я падаю прямо на кровать. Свежевыстиранные - мною - простыни. Запах мяты. Губы Джека.
Я - чудовище.
И это моя работа.
В тот момент, когда они расстреливают Лизу - четверо моих коллег; моих лучших друзей, моих единственных друзей - я тоже хочу умереть.
Хочу получить пулю в сердце. Пулю в живот. По пуле в оба легкие - правое и левое. И пулю - контрольную - прямо в лоб. Я готов даже начертить крестик у себя на лбу, ручкой, черной гелевой - лежит на столе, оставленная кем-то из моих друзей.
Даже в том случае, если там ничего нет; только пустота и темнота, я хочу этого.
Я нуждаюсь в этом.
Хочу уйти вслед за ней, вместе с ней.
Умереть.
Сдохнуть, как собака; мое тело рядом с ее телом.
Запись в личном деле гласила бы: влюбленный идиот.
Взлететь над бренными телами, покружить над коллегами с ухмылкой, и взмыть вверх. Парить в воздухе над Кардиффом, лететь рука об руку вместе с Лизой.
Слезы текут по моему лицу, и я знаю, что Джек знает, что я был бы рад, пристрели он меня сейчас. Капитан Харкнесс опускает пистолет; а вслед за ним это делает и вся команда. Четверо моих коллег. Четверо моих друзей. Лучших друзей, единственных друзей.
Я сижу на коленях перед трупом своей возлюбленной.
Лиза умерла.
А я передумал.
Мы смотрим на экран монитора. Харкнесс, Гвен и я, мы наблюдаем за Тошико на экране. Качество записи не очень хорошее, но сейчас каждый из нас с жадностью вглядывается, пережевывая каждый кадр. Каждый из нас стремится запомнить Тошико такой, какая она сейчас - на экране монитора.
Тошико Сато умерла, и сейчас она с нами прощается.
Меня тошнит от ее голоса, но я не могу отвести взгляда.
В этом есть что-то невероятное. В тот момент, когда Тошико записывает это, до момента расставания еще далеко. Она записывает это, потому что боится не успеть сказать нам что-то важное. Она записывает это, чтобы оставить еще один след о себе в нашей памяти.
Рука Джека ложится на мое плечо, но я словно не чувствую этого.
Тошико записывает это, в своем времени; но на данный момент она уже умерла. Мисс Сато, ее голос дрожит, она произносит: «мертва», имея в виду собственную персону.
Запись воспроизводится автоматически, когда мы удаляем доступ к управлению Торчвуда с ее профиля. Джек отступает на шаг, уставившись на экран монитора. Гвен открывает и закрывает рот, становясь похожа на золотую рыбку. Плачущую золотую рыбку - я слышу, как она тихонько всхлипывает. Я слышу, как Джек обнимает Гвен Купер, я не отрываю взгляда от экрана монитора, и во мне шевелится странное чувство, похожее на ревность.
Тошико Сато прощается с нами, а я ревную Харкнесса к Гвен.
Тошико тоже плачет, когда говорит все это. Тошико хочет, чтобы ее запомнили. Тошико передает привет Джеку и всем нам: из того времени, когда она еще жива.
Тошико произносит: «Оуэн», и меня передергивает.
«Я люблю тебя,» - говорит Тошико, имея в виду Оуэна Харпера. - «Я всегда тебя любила.»
Гвен вздрагивает, прижимаясь к Джеку. Тошико смотрит прямо в камеру, ее взгляд блуждает по комнате, словно ища Оуэна. Мне хочется спрятаться от этого взгляда, ныне покойной мисс Сато.
Тошико улыбается, словно находит Оуэна в комнате.
Ныне тоже покойного Оуэна.
Нас осталось только трое, плюс легендарное пальто Джека.
Запись самоуничтожается, удаляется, когда Тошико в своем времени выключает камеру. Несколько секунд мы продолжаем смотреть в потемневший экран.
Джек сжимает пальцы на моем плече.
Тошико пропадает, умирает окончательно. Послание дошло до адресатов, даже до тех, что сейчас мертвы точно так же, как умерла Тош. Я все еще не могу отвести взгляда от монитора, там, где только что был призрак Тошико.
Джек говорит что-то ободряющее, я чувствую это по его интонации, но я не могу разобрать слов.
Я думаю, что это было до тошноты пафосно, это ее прощание.
Оуэн мертв, и я не знаю, успел ли он услышать то, что Тошико пыталась донести до него сейчас.
Тошико умерла на руках у Джека.
- Янто? - Джек хмурится, сверля взглядом мой затылок.
Я не могу отвести взгляда и не могу разлепить резко пересохшие губы - от всего происходящего немного жутко. Очень противно.
Тошико выключает камеру. Прощается. Делится опытом.
Я запоминаю.
Я мотаю на ус.
- Янто? - Джек повторяет мое имя.
Джек целует меня, а потом прижимает палец к своим губам, призывая к молчанию. Я слышу тяжелые шаги Лизы - босиком по холодному полу. Лиза идет вниз, ступеньки чуть прогибаются. Гвен с Оуэном спрятались, там, где-то внизу, и Лиза их ищет. Где Тошико - я не знаю, где Тошико.
Тоже прячется где-то.
Или - лежит без сознания.
Или - уже мертва.
Момент истины - Джек прижимается губами к моим губам. Выдыхает воздух. Кислород поступает в легкие. Искусственное дыхание.
Почти поцелуй.
Джек жестом просит меня молчать, и я вглядываюсь в его глаза. Бесстрашные, отчаянные, смотрят на меня с легкой усмешкой.
Я смотрю на него - и знаю, что он меня простил. Заранее простил, даже если я сейчас убью его - на тот момент, я еще не знаю, что его невозможно убить. Даже если я соглашусь усовершенствоваться вместе с Лизой. Даже если мы захватим Торчвуд и весь этот мир. Даже если нам удастся воплотить идею превратить всех людей на земле в киборгов. Джек Харкнесс прощает мне все это, уже простил, прямо сейчас.
Я смотрю на него и ненавижу его за это, и Джек прощает мне мою ненависть тоже.
Джек поднимает взгляд вверх и я буквально чувствую, как в его голову приходит идея скормить Лизу птеродактилю.
Птеродактиля обнаружил я, специально для Джека. Он нужен был мне. Они оба были нужны - птеродактиль и Джек Харкнесс. Они друг друга стоили. Они друг другу понравились.
На тот момент я ищу место, где я мог бы обеспечить Лизе безопасность. Возможность выжить. Возможность стать снова человеком. На тот момент она наполовину киборг. На тот момент она мертва больше, чем на половину.
Джек восторженно смотрит на птеродактиля несколько секунд, а затем захлопывает дверь. Не дает птеродактилю вырваться наружу. Я думаю, что готов на все, абсолютно, совершенно на все, лишь бы получить работу в новом Торчвуде. Секретарем. Личным помощником Джека Харкнесса. Бога ради, да даже его личной шлюхой. Мы прижаты друг к другу; я теряю голову от его запаха.
Головокружительный.
Совершенно потрясающий.
Возбуждающий.
Запах.
Джек Харкнесс - в этом он весь.
- Мне действительно нравится твое пальто, - говорю я, чтобы сказать хоть что-то.
На тот момент я ненавижу Джека Харкнесса за то, что он Джек Харкнесс. И если он станет моим боссом, я знаю, что буду ненавидеть его еще больше - за ту зависимость, которую я получу.
Чуть приоткрытый рот. Соблазнительные губы.
Я приманиваю птеродактиля шоколадкой.
Птеродактиль выглядит, как и должен выглядеть птеродактиль в моем представлении. Чудовище, пронзительно орущее и вызывающее восхищение Джека. Что еще может вызывать восхищение этого ублюдка?
В тот вечер Харкнесс принимает меня на работу.
В тот вечер я понимаю, что я всегда буду ненавидеть Джека Харкнесса.
Я закрываю уши руками, мои родители ругаются. Мои родители кричат друг на друга. Звон разбитой посуды. Сломанные доски. Хлопающие двери, ставни.
Крики птеродактиля.
Джек все собирался дать птеродактилю какое-нибудь дурацкое имя, но так и не придумал ничего настолько потрясающе дурацкого. Я отказался принимать участие в этом.
Джек обернулся, вглядываясь в мое лицо, и я понял, что он прощает меня, заранее, опять.
Мне едва исполнилось двадцать, когда мы познакомились с Лизой. Случайно. Мы работали вместе, в Торчвуде, в Лондоне. У меня были девушки до этого - но Лиза была особенной. Она остается особенной. Я собирался на ней жениться. Я любил ее, я на самом деле любил ее. Я все еще люблю ее, в каком-то смысле. Мертвых легко любить, даже если воспоминания о них не причиняют ничего, кроме боли.
Осень, промозглый, мелкий дождь, полдень, центр Лондона, ювелирный магазин. Я покупаю кольцо для Лизы, я собираюсь сделать ей предложение. Я разглядываю ценники, пробы и количество нулей; цены высокие, но я долго готовился к этому моменту.
Осень, октябрь, третье число - я точно помню этот день. Серебряное кольцо в маленькой коробочке, обитой красным бархатом. Пошло и пафосно, но мне чем-то нравится. Я представляю себе лицо Лизы, и то, как она будет улыбаться, когда я встану на одно колено в конце рабочего дня, и внутри меня разливается тепло. И мне все равно, какая погода на улице, и что обещают похолодание. И, возможно, штормовое предупреждение. И что, возможно, нам придется работать всю ночь - так часто бывает в Торчвуде.
Мы работаем вместе, Лиза и я.
Лиза, я и кольцо.
Я кладу коробочку, обитую красным бархатом, в карман брюк.
Лизе понравится.
Лиза так его и не увидела, потому что в тот день - в тот самый день - пришли киборги. И Лиза умерла. Точнее, Лиза умерла позже, но начала она умирать именно тогда. Я так думаю, потом я так решил.
Кольцо в бархатной коробочке я выкинул.
Птеродактиль тоже умер; подавился Лизой и так и не дождался, чтобы Джек назвал его каким-нибудь дурацким именем. Мы все умираем, кроме Джека.
Харкнесс - особенный.
У Джека Харкнесса - большое огромное сердце, способное любить всех нас; всю его команду и всех, кто когда-либо был в команде, и всех бывших любовников Джека, и всех будущих любовников Джека, и всех возлюбленных, и всех, каждого - всю человеческую расу. И не только человеческую.
И я ненавижу Джека Харкнесса.
- Янто, - Ри сверлит меня взглядом. - Скажи мне правду.
Правда - понятие растяжимое. Можно говорить правду и врать, а можно врать и говорить правду. Можно говорить все, что угодно: с разнообразием параллельных вселенных где-то сказанное тобой все равно случится, где-то когда-нибудь произойдет.
Ри не сводит с меня взгляда, смотрит, нахмурившись, и я молчу.
Молчание означает правду.
Молчание означает ложь.
Тишину.
Смерть.
- Янто, - повторяет Ри.
Она моя сестра и я приехал повидать ее. Почти что без повода - провести время со своей племянницей. Я вроде как волнуюсь.
А еще у нас дело, касающееся детей, и нам нужен опытный образец. Ри не знает этого, и поэтому я не читаю в ее глазах правды о том, что я чудовище. Я это и так знаю - я чудовище, Джек чудовище, мы оба.
У меня не будет детей, никогда, в этот момент я понимаю это особенно четко. С работой в Торчвуде о детях говорить сложно - процент доживших до спокойной старости работников Торчвуда менее пяти процентов. Какие уж тут дети. Даже если я доживу. До старости, до зрелости, даже если я когда-нибудь...
- Янто, - Ри накрывает мою ладонь своей ладонью.
Пухлые пальцы сжимают мою руку.
Моя сестра спрашивает меня о моем боссе. Любовники ли мы. Возлюбленные ли мы. Моя сестра хочет, чтобы я сказал правду, и я не знаю, что ей сказать.
В этот момент я почти понимаю, что Джек - особенный. И что с Джеком никто не может сравниться. И дело здесь не в постели. И не в том, что он мужчина. И не в том, что он из будущего. Джек - это Джек. Это человек, которого я всегда буду ненавидеть. И которого всегда буду... Что-то еще. Я не знаю.
Я еще не придумал дурацкое название для этого дурацкого чувства.
Я вовсе не хочу об этом придумывать.
- Он правда красивый? - шепотом спрашивает Ри, пытаясь поймать мой взгляд.
Я поднимаю голову.
- Он потрясающий, - говорю я.
И тут же жалею, что говорю это.
Потому что пока я не произнес этого вслух, можно было сделать вид, что ничего не было. Ничего не случалось. Ничего не значило.
Я выбираю свадебное платье для Гвен Купер и ненавижу свою работу, как никогда сильно; Джек смеется в трубку, когда я рассказываю об этом.
- Я люблю тебя, Янто, - Ри улыбается. - И я буду любить тебя независимо от того, с кем ты спишь.
В ее глазах я читаю ровно то, что она говорит; и это почти потрясающий по чувственности момент семейного воссоединения, пока в дом не вваливается ее муженек и не называет меня пидором.
Пухлые пальцы Ри все еще сжимают мою руку, не отпускают; я думаю, что обо всем этом скажет Джек.
Я думаю, что в последнее время стал слишком много думать о Джеке.
Миша - моя племянница - смотрит телевизор. Ей всего восемь, она сидит, обняв колени и смотрит мультики, потому что в новостях все равно ничего не объясняют толком, а если и объясняют, никто не верит их словам.
Правительство. СМИ.
Дом моей сестры находится в пригороде Лондона; двухэтажный домик с покатой крышей.
Я представляю, что бы сказал отец, если бы узнал что-то о моей сегодняшней жизни. Я представляю, как он скривил бы губы и толкнул меня, как он сделал тогда, когда мне исполнилось семь.
- Чудовище, - сплюнул бы мой отец.
Его голос раздается в моей голове, раскатывается громом, и на несколько секунд я забываю, что он давно уже умер.
Я ненавижу своего отца, кажется, всю свою жизнь. Я ненавижу его так сильно, насколько сильно вообще возможно ненавидеть кого-нибудь.
Но когда Джек пропадает, мне кажется, что я ненавижу Харкнесса гораздо больше, чем собственного отца.
Мы остаемся одни. Четыре человека. Беспомощные. Наивные. Ничего не знающие об этом мире, тянущие к нему руки. Слепые котята в темноте. Озирающиеся, втягивающие воздух носом, в надежде уловить особый, специфический запах Джека.
Дети.
Казалось, я должен был бы почувствовать себя легче. Свободнее. Расправить плечи, глубоко вздохнуть, облегченно выдохнуть. Он живой, он ушел, он оставил нас.
Бросил на произвол судьбы.
Убежал за своим доктором. Или куда он там убежал?
Казалось, меня не должно это волновать. Казалось, это все не должно иметь значения.
Я разбиваю костяшки пальцев о стену, кровь струится по руке, капельки падают на бетонный пол. Я ненавижу Джека, за то, что он оставил нас - так же сильно, как ненавижу себя.
Это зависимость, вот что я сказал бы, но этого никто из нас не произнесет вслух.
Признание.
Момент истины.
Гвен каждое утро спрашивает у Тошико - ничего ли не изменилось с разломом. Читать между строк - не давал ли Джек весточки. Тошико ей даже не отвечает, просто мотает головой. Харпер только выдыхает шумно - он все еще чувствует свою вину.
У Гвен Купер - взгляд побитой собаки. Словно она не понимает, где она, кто она, что она здесь делает.
Без Джека.$
Джек сбежал, просто смотался, прихватив с собой отрубленную руку и пальто, висящее на спинке стула, и позабыв о нас. Джек сбежал, смеясь и ухмыляясь, в своих армейских сапогах и с рюкзаком в котором Харкнесс один знает, что понапихано. Джек сбежал, простил всех нас - и сбежал, и в этом плане он даже хуже моего отца, который никогда не прощал меня и продолжал считать чудовищем, но продолжал оставаться рядом, отравляя мою жизнь.
Еще один удар, я сжимаю зубы; как будто я боюсь, что мой крик разбудит Джека, хотя его нет рядом, и нет на этой планете, и, наверное, нет в этой вселенной.
- Спасибо, Янто, - говорит Гвен.
Я вижу, как она не может решить, что делать; то ли дать Джеку пощечину, то ли обнять и больше никогда не отпускать его. По иронии, ее жених сделал ей предложение за день до того, как Харкнесс вернулся.
Харкнесс вернулся, и, наверное, я возненавидел его за это еще сильнее; хотя, куда уж сильнее, хотя всегда есть куда.
Харкнесс вернулся, а следом за ним, по пятам, заявился его бывший любовник.
Джек может быть грубым. Джек может быть очень, очень нежным. Джек поразительно умеет угадывать, чего именно в данный момент мне нужно. Не хочется - именно необходимо; и Харкнесс дает мне это.
Джек занимается сексом так, словно каждый этот раз - последний раз, и это немного странно для человека, который будет жить вечно.
Мы стоим, в одних брюках, и Джек прижимает меня собой к стене.
Мне не хватает воздуха; руки Харкнесса на моих плечах, на моей спине и моей шее, руки Харкнесса, гладят мой член сквозь ткань брюк. Его пальцы везде, и я кусаю его губы, и мне не хватает воздуха, и Джек ухмыляется в поцелуй.
Гвен Купер кашляет, отворачиваясь, смущенная увиденным.
Когда заявляется бывший любовник Джека, Джон Харт, тоже капитан; я думаю, что Джек бросит нас снова. Мы ищем маленькие бомбы в огромном офисном здании, и количество ящиков, шкафов и мусорных ведер, которых стоит перелопатить ввергает меня в уныние. Я отсчитываю секунды до того, как мы найдем взрывные устройства и Джек укатит со своим бывшим.
Я думаю, что Харкнесс свалит снова. Я морально готовлюсь к этому. Я просматриваю каждую папку - не потому, что собираюсь найти бомбу между листами бумаги - но просто чтобы заняться хоть чем-то.
В день, когда Джек вернулся, в день, когда заявился бывший любовник Джека и чуть не угробил всю нашу команду, снова; Джек пригласил меня на свидание.
Я не знаю, когда я полюбил Джека. Может, я никогда его не любил. Может, я и сейчас его не люблю. Я не знаю, как обозвать это дурацкое чувство.
На лице Джека ничего не читается; ухмылка, полуулыбка, так, как он всегда и улыбается. Глаза отчаянные. Мы одни в его кабинете. Каморке. Стол, стул; компьютер, еще какая-то техника. Оборудование. Комната маленькая, не очень похоже на Харкнесса.
Я сажусь на стол, потому что больше мне сесть и некуда, и Джек улыбается, ухмыляется шире. Джека это забавляет. Джека это заводит.
Это была самая ужасная ночь для Тошико, когда ей пришлось отправить в прошлое человека, который ей нравился, и который успел ее полюбить. Мне кажется, Тошико никто никогда толком не любил. Тошико расцветает каждый раз, когда кто-то оказывает ей внимание.
Утром Тошико отправит этого парня на верную смерть, а я Джек будет бороться с кофеваркой, чтобы подать мне кофе в постель.
Я смотрю в глаза Джека и еще не знаю этого, а Харкнесс смотрит в мои глаза и мне кажется, он прекрасно знает обо всем, что будет, и это убивает его.
На тот момент я себя ненавижу.
На тот момент я его ненавижу.
На тот момент мне плевать на Тошико и на ее чувства.
Джек говорит, что вернулся ради нас, остался с нами, Джек смотрит прямо на меня и я читаю в его глазах - что он вернулся ради меня. Я читаю в его глазах - что он прощает меня, и просит прощения. Я читаю в его глазах - что я не чудовище; но это ложь.
Я наклоняюсь, целую его, просто чтобы заткнуть, прервать, прекратить этот бесконечный, откровенный взгляд.
Через пятнадцать минут мы вваливаемся в комнату Джека; Харкнесс, бутылка водки и я, а пальто времен второй мировой осталось висеть на спинке стула.
- Янто, - зовет меня Джек.
Гладит мою щеку пальцем, жестом просит оставаться с ним. Смотреть на него, даже в том случае, если он остается расплывчатым светлым пятном. Быть рядом, даже если я падаю.
- Ты забудешь меня, - выдавливаю из себя я.
С каждым выдохом вдыхать все труднее и труднее. Внутренние органы отказывают. Мысли проносятся в моей голове так быстро, а я не в силах ухватить даже одну. Я говорю, что он забудет меня, потому что боюсь этого больше всего на свете.
Джек мотает головой, и мне кажется, что он плачет. Я не вижу этого, не могу разглядеть, а спросить я не решаюсь. Может, это не кажется мне настолько важным.
- Даже через миллионы тысяч лет? - спрашиваю я.
Если он будет помнить меня, я буду жить. В его мыслях, в его памяти, я буду улыбаться, смеяться, пить и трахаться с Джеком. Я буду живым - пусть даже в его сознании. Я не хочу умирать, я просто очень не хочу умирать.
На несколько минут мне становится жаль Гвен; потому что у нее будет ребенок.
- Даже через миллионы тысяч лет, - эхом повторяет Джек.
Капитан Харкнесс плачет, а я умираю у него на руках.
На несколько секунд мне становится так горячо и так жарко от этой мысли, словно сбылась моя детская мечта. Наконец-то исполнилось заветное желание. Словно я узнал, что Санта-Клаус существует, и он пробрался в мой дом по дымоходу, и теперь укладывает подарки под елкой.
Джек поглаживает мою щеку пальцем, Джек шепчет мое имя. Джек просит оставаться с ним. Джек обещает, что будет меня помнить - всегда.
Это очень долго - всегда, но когда Джек говорит, что будет помнить меня даже через миллионы тысяч лет, я ему верю. Я так сильно хочу ему верить, что забываю, что он всегда врет.
- Янто! - голос Джека дрожит от отчаянья.
Звенит. Разрывается. Срывается. Я перестаю видеть - даже расплывчатое светлое пятно - капитана Харкнесса. Темнота забирает меня. Я проваливаюсь, я падаю, или я просто закрываю глаза.
- Я люблю тебя, - говорю я.
А может, я уже не успеваю это сказать, потому что умираю раньше.
Я так сильно хочу это сказать, я так чувствую, сейчас, что люблю Джека. Даже если я не люблю его на самом деле, Джека легко любить. Он один такой.
Сейчас, когда я умираю, мне поразительно легко любить Джека.
- Янто, - повторяет Джек.
Кричит.
Я проваливаюсь.
Все то же чудовище, только уже мертвое.
Капитан Джек Харкнесс, за несколько световых тысяч лет от солнечной системы. Дешевый бар на окраине вселенной. В бокале намешана алкогольная дрянь; Джеку абсолютно все равно, что он сегодня будет пить. Джек хочет забыться, Джек хочет ничего не помнить.
Джек хочет раскалывающуюся голову на утро.
Джек хочет забвения.
Губы Харкнесса шевелятся, Джек не произносит ни слова.
Снова и снова, одна и та же фраза, беззвучно: «Я тебя помню.»
Джек отпивает из стакана, морщится, отпивает снова.
Имени не называет.